Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Несколько лет их секция проработала без единого сбоя. Начальники получали свою долю и помалкивали. Пока динамовские команды выступали удачно, никто не хотел ломать хорошее дело. Виктор Тихонов, пока его не перевели в московский ЦСКА, творил чудеса в хоккейной команде, Иванченко стал первым средневесом, поднявшим пятьсот килограммов в сумме трех движений, а рижских баскетболистов и волейболистов боялись в Европе. Так что отцовская секция никому не мешала.

Но в середине 1970-х начались перемены. Евреи стали эмигрировать, и многие папины культуристы получили израильские визы. «Динамо» представляло Комитет государственной безопасности, и кто-то в комитете занялся сопоставлениями. Кому-то из отцовских начальников было указано, что наблюдаются странные совпадения между отцовскими культуристами и евреями, добивающимися выездной визы. Отца и Григория вызвал директор и сообщил об этих подозрениях. За подозрениями могли последовать большие неприятности. Некрасиво будет выглядеть, если окажется, что «Динамо» поддерживает антисоветскую деятельность. Директор, старый приятель отца, спросил, не ведется ли под вывеской культуризма сионистская агитация. Разговор был тяжелый, и все понимали, что худшее еще впереди. Теперь за секцией пристально следили. Чтобы ее не прикрыли, необходимо было оправдать ее существование официально. Другими словами — открыть таланты.

После разговора с директором отец сказал Григорию, что умнее всего распустить секцию. Денег заработали, а поскольку мои родители решили уехать из Советского Союза, это могло повлечь серьезные последствия. Григорий эмигрировать не хотел, но перспектива поездки в Сибирь ему тоже не улыбалась, поэтому он согласился. Решили закончить занятия этим месяцем.

А на другой день отец открыл Сергея Федоренко.

В тот вечер, когда отец его открыл, тренировка закончилась позже обычного. Григорий ушел рано, а отец с пятью учениками остался. Было почти десять, когда отец открыл заднюю дверь и вышел в переулок; там распевали пьяные песни трое молодых солдат. Один из них, низенький, писал на стену. Отец пошел прочь, но одному из его учеников захотелось поиграть новыми мускулами. Он упрекнул солдата в некультурном поведении, сравнил его с собакой и нелестно помянул его мать.

Низенький продолжал писать как ни в чем не бывало, а двое высоких приготовились расшибать головы.

— Нет, ты послушай Хаима. Какой крутой еврей нашелся.

— Извинись, Хаим, пока не поздно.

Отец предвидел катастрофу. Если каким-то чудом его подопечных и его самого не убьют, в таком случае придется иметь дело с милицией. А иметь с ней дело — похуже, чем побои.

Не дав ученику ответить, отец выступил миротворцем. Он извинился за парня. Объяснил, что парень только что таскал железо. Адреналин ударил ему в голову. Он сам не понимает, что говорит. Врачи доказали, что, когда мускулы растут, мозг сокращается. Нам не нужны неприятности. Примите его извинения и забудьте все это.

Пока отец говорил, низенький кончил писать на стену и застегнул штаны. В отличие от своих товарищей он был совершенно невозмутим. Он полез в карман и вытащил четвертинку водки. Один из высоких показал на черный «москвич», стоявший в переулке.

— Слушай, пидор, поднимет кто-нибудь из вас «москвич», мы все простим.

По рукам. Машину надо было приподнять сзади и, по крайней мере, на метр. Хотя мотор у нее впереди, сзади она тоже тяжелая. Рама, задний мост, шины и что там еще в багажнике — все это потянет не на одну сотню килограммов. На две? На три? Пари было безнадежное. Папиным качкам это не под силу. Напрасный труд. Чистое унижение, — но, на папин взгляд, унижение лучше побоев и разбирательства в милиции. И вот, из уважения к отцу, его подопечные примолкли и подверглись осмеянию. Один за другим они приседали перед бампером машины.

— Осторожней, Хаим, не обосрись.

— Поднатужься за Россию-матушку.

— Поднатужься за Израиловку.

Как и ожидалось, ни один из них не смог даже оторвать колеса от земли. Когда они закончили, солдат повернулся к студенту, затеявшему ссору.

— Ну, что, Хаим, кишка тонка?

— Это невозможно.

— Для Хаима невозможно.

— Невозможно даже для такого долбоеба, как ты.

На удивление, вместо того, чтобы убить студента, высокий повернулся к маленькому.

— Сергей, покажи Хаиму, что такое «невозможно».

Маленький сунул бутылку в карман и подошел к «москвичу».

— Гляди на долбоеба, Хаим.

Сергей присел перед бампером, глубоко вздохнул и оторвал машину на метр от земли.

Два года, с тех пор как мне было четыре и до того дня, когда мы уехали из Риги, Сергей постоянно бывал у нас в гостях на улице Космонавтов. Как правило, он навещал нас после каждой поездки на международные соревнования. После того как отец открыл его, Сергей два года входил в сборную Союза; он был обладателем всех трех мировых рекордов в своем весе и звания «мастер спорта международного класса». Отец говорил, что более талантливого штангиста он не встречал на своем веку. У Сергея было интуитивное понимание механики подъема и врожденная экономия движений. Он любил штангу, как другие любят наркотики или шоколад. Он вырос в колхозе и с двенадцати лет выполнял мужскую работу. Грузил навоз, навивал стога, копал брюкву, таскал громоздкие механизмы — из этого состояла вся жизнь. До того, как его, восемнадцатилетнего, забрали в армию, он не отъезжал от колхоза дальше тридцати километров. Теперь, уехав, он не собирался возвращаться. Отец его был алкоголик, мать погибла из-за несчастного случая, когда ему было три года. К моему отцу он испытывал бесконечную благодарность за то, что тот вытащил его из армии и из колхоза. Несмотря на все свои успехи, он хранил сыновнюю верность моему отцу. И в 1979 году, когда мы уезжали из страны, Сергей был предан ему все так же. А ему уже проходу не давали на улице. В Латвии он был знаменит, как кинозвезда. Газеты многих стран называли его самым сильным человеком планеты, соотносительно с собственным весом.

В моей четырех-, пяти-, шестилетней душе Сергей оставил глубокий отпечаток. Из рижской жизни я мало что запомнил — эпизоды, обрывки, неожиданные вкрапления, — но многое из этого связано с Сергеем. Из моих воспоминаний, трудно отчленимых от родительских рассказов, сложилось мое цельное представление о Сергее. Спектр, собравшийся обратно перед призмой: Сергей у нас в квартире на Космонавтов. Одетый по последней импортной моде, он приносил экзотические подарки: ананасы, французские духи, швейцарский шоколад, итальянские очки от солнца. Он рассказывал нам о чужих странах, где все другое: поезда другие, дома другие, другие туалеты, другие машины. Иногда он приходил один, иногда — с очередной хорошенькой девушкой. Когда он появлялся, меня охватывало судорожное желание угодить ему. Я ходил за ним хвостом по квартире, висел, как обезьяна, на его бицепсе, крутил колесо на ковре. Загнать меня в постель удавалось только в том случае, если Сергей провожал меня в спальню вместе с матерью. У нас образовался ритуал. Когда я залезал под одеяло, Сергей на прощанье поднимал меня вместе с кроваткой. Поднимал с такой легкостью, как будто она весила не больше газеты или бутерброда. Он поднимал меня до груди и не опускал, пока я не скажу, кто самый сильный человек на земле.