Донателла Пьетрантонио - Арминута

– Ладно, хватит, так не годится, – наконец сказал он братьям. – Есть нужно с хлебом. И вообще, рты имеются не только у вас двоих.

Он махнул матери рукой, чтобы резала хлеб. Нам с Адрианой досталось собирать бутерброды: мы раздавали их и делали снова, несколько раз, по три, даже по четыре на нос, но первый всегда доставался отцу, и тот, надо сказать, принимал его без тени смущения. Джузеппе тоже сосал кусочек ветчины вперемешку с текущими соплями, пока я не заметила и не утерла ему нос. Мы с Адрианой поели последними, вместе с Винченцо: он накормил семейство до отвала и теперь гордо восседал рядом с нами, а мы молча жевали, пока остальные, сытые и довольные, один за другим покидали кухню.

– Тебе привет от синьоры Перилли, – сказала я, покончив с бутербродами.

– А, эта... Помню, уговаривала меня не бросать школу.

– Собственно, она по-прежнему советует тебе вернуться.

– Вот еще! Так и вижу себя с тетрадкой и бородой до пояса. То-то дети обхохочутся, – рисуясь заявил он, но все же слегка покраснел.

– Если верить учительнице, ума тебе не занимать.

– Стало быть, и возвращаться незачем: у меня, знаешь ли, теперь другие дела... – Винченцо поднялся и стал заворачивать прошутто, которого осталось совсем чуть-чуть.

– Значит, теперь ты работаешь в городе, а ночуешь у друзей? – спросила я, сметая крошки на пол.

– Ну так а что плохого? Все цыгане, кого я знаю, живут в домах, а не в кибитках, и они прекрасные люди, совсем не такие, как о них думают. Этот карабинер, похоже, забил тебе башку всякой фигней.

Луна в ту ночь так и не появилась в окне, и вскоре комната погрузилась в абсолютную темноту и тишину. Я не спала, но, наверное, за биением собственного сердца не заметила, как рядом с кроватью что-то движется, пока внезапно не ощутила на коже горячее соленое дыхание. Должно быть, он встал на колени, совсем близко, потом откинул простыню и медленно, осторожно протянул ко мне руку: вот уж не ожидала такой застенчивости. Но это было только начало – или, может, он боялся, что я закричу, если проснусь. Мое тело оставалось неподвижным, но только внешне: кожа покрылась мурашками, сердце забилось чаще, а между ног сразу стало влажно. Я вдруг увидела себя как бы со стороны, запертую в подростковом теле – поле боя проснувшихся желаний с запретами тех, кто подарил мне жизнь. Винченцо обхватил мою грудь рукой, сжал возбужденный сосок. Я чувствовала, как он ложится рядом, как прогибается матрас, но понятия не имела, что он собирается делать в таком положении, и сжала его запястье, только когда он нащупал лобок. Это его задержало, но совсем чуть-чуть, а я не знала, как долго еще смогу сопротивляться.

Мы не привыкли быть братом и сестрой, я только сейчас, в последний момент поверила в это. Хотя, может, дело не в том, что мы с ним одной крови: наверняка я точно так же попыталась бы защититься от любого другого парня и теперь, задыхаясь, балансировала на грани, не давая случиться непоправимому.

Нас спас громкий зевок Адрианы. В темноте, даже не открывая глаз, словно сонная кошка, она спустилась по лестнице, чтобы провести остаток ночи со мной: скорее всего, там, наверху, уже было мокро. Застигнутый врасплох Винченцо метнулся прочь быстро и тихо, как умеют животные, сестра его даже не заметила. Я уступила ей свое еще пышущее жаром место, на котором она и устроилась, сразу же вспотев, а сама вскоре почувствовала, что постепенно начинаю остывать. Слышала, как ворочается в постели Винченцо, потом он затих – должно быть, приходил домой только ради меня.

Встала я, как всегда, на рассвете, чтобы успеть позаниматься за кухонным столом: вечерами в этом доме он обычно бывал занят. Он тоже проснулся, встал у меня за спиной, открыл кран и подождал, пока пойдет похолоднее. Я слышала, как он пьет: долго, большими шумными глотками – и все пыталась прочитать в учебнике истории параграф о какой-то войне, но никак не могла сосредоточиться. Он простоял еще несколько минут не двигаясь, насколько я могла судить, потом подошел, убрал волосы у меня со лба, поцеловал и исчез, так ничего и не сказав.

Размашистые завитушки на запечатанном конверте, который пришел утром, безошибочно выдавали почерк Лидии, сестры моего отца-карабинера. Не зная точного адреса, она указала только мое имя, фамилию семьи, которой письмо должно быть доставлено, и название деревни. Впрочем, своего она тоже не оставила: на месте адреса отправителя красовался прочерк, но почтальон все равно принес конверт к нам домой, и мать отдала его мне, как только я вернулась из школы.

– Только не вздумай сразу читать, твоя очередь накрывать на стол, – язвительно заявила она.

Ее в те дни раздражало любое мое действие: это началось после разговора с синьорой Перилли, с которой она случайно столкнулась на улице. Та сказала, что я прекрасно учусь и в следующем году непременно должна поступать в лицей в городе. А она как учитель обязана проследить, какое решение в этом вопросе примет семья, и при необходимости обратиться в социальную службу. На этой угрожающей ноте они и расстались, разойдясь возле почты в разные стороны.

– Ишь, раскомандовалась в моем доме! Ты, говорит, не должна кончить, как мои мальчики! А если я вообще запрещу тебе ходить в школу? – разорялась мать. – И потом, разве ж я виновата, что ты так хорошо учишься? Вон, свет жжешь почем зря, когда занимаешься поутру, так я молчу...

После обеда она велела мне вымыть посуду, хотя была не моя очередь, а потом всю перетереть: обычно та спокойно стекала себе над раковиной, но мне не терпелось распечатать конверт, и она всячески старалась меня задержать.

Из сложенного вчетверо листка выпали несколько тысячелировых банкнот, к ним прилагалась только коротенькая записка: мол, Лидия узнала о моем возвращении и очень сожалеет, но я всегда была умной девочкой, и она верит в мою способность приспособиться к новым обстоятельствам. К несчастью, она живет далеко и полностью поглощена работой и семьей, иначе непременно приехала бы проверить, как мне живется у настоящих родителей. Они неплохие люди, эти сколько-то-юродные родственники, мои и твоего отца, успокаивала она меня. Я знала, что ты их дочь, просто мне не разрешили тебе рассказать. И потом, я была уверена, что ты останешься с моими братом и невесткой навсегда. Но знаешь, иногда самое незначительное событие может вдруг изменить всю твою жизнь...

Дальше следовали вопросы: скорее всего, Лидия не подумала, что, не указав своего адреса, не сможет рассчитывать на ответ. В заключение она писала, что надеется приехать ко мне летом, во время каникул, а до того момента мне пригодится немного денег на личные расходы: похоже, она, как и все остальные, беспокоилась только об этом, будто я не могла испытывать недостатка ни в чем другом.