Донателла Пьетрантонио - Арминута

Перевод: Андрей Манухин

Фото на обложке: © Anka Zhuravleva.

© 2017, Giulio Einaudi editore s.p.a., Torino, www.einaudi.it

До моих тринадцати лет мы с другой моей матерью не встречались.

Я с трудом взобралась по лестнице, ведущей к ее квартире, волоча громоздкий чемодан и мешок, до отказа забитый напиханными как попало туфель. На площадке меня обдало запахом подгоревшего масла, пришлось задержать дыхание. Дверь никак не хотела поддаваться; кто-то сперва молча дернул ее изнутри, потом завозился с замком. Я же тем временем разглядывала паука, мерно покачивавшегося над пустотой лестничного пролета.

Замок лязгнул металлом, и из-за двери возникла девочка с косичками, заплетенными минимум пару дней назад. Это была моя сестра, которую я прежде никогда не видела. Не сводя с меня колючего взгляда, она распахнула дверь, давая мне пройти. Мы выглядели в тот момент куда более похожими, чем позже, повзрослев.

Женщина, которая меня родила, даже не поднялась со стула. Младенец у нее на руках, негромко подвывая, грыз собственный большой палец, засунув его в рот сбоку – похоже, у него резался зуб. Оба синхронно вскинули головы, ребенок прервал свой монотонный вой. Я и не думала, что брат такой кроха.

– Пришла, значит, – сказала она. – Вещи? Там поставь.

Я потупилась: мешок с туфлями, стоило только его тронуть, распространял вокруг себя вполне отчетливый запах. Из-за закрытой двери второй комнаты раздавался громкий надрывный храп. Младенец снова захныкал и повернулся к груди, капая слюной на мокрые от пота пионы выцветшей хлопковой блузки.

– Ты дверь закрыла? – сухо поинтересовалась мать у застывшей в дверях девчонки.

– А что, разве те, кто ее привез, не поднимутся? – огрызнулась та, мотнув в мою сторону острым подбородком.

В этот момент, словно услышав ее слова, вошел запыхавшийся после долгого подъема дядя (как я отныне должна была научиться его называть). Несмотря на полуденную летнюю жару, он двумя пальцами, словно боясь запачкаться, держал вешалку с новым пальто моего размера.

– Жена решила не ходить? – выкрикнула моя первая мать, пытаясь перекрыть усилившиеся вопли.

– Она теперь даже с постели не встает. Пришлось самому вчера выйти, прикупить кое-что, в том числе на зиму, – ответил он, покачав головой, и гордо продемонстрировал марку на подкладке.

Я отошла к открытому окну и опустила свою ношу на пол. Издалека донесся грохот, словно там выгрузили разом целый самосвал гравия.

Хозяйка дома решила предложить гостю кофе: может, хоть этот запах поднимет мужа, сказала она и вышла из ободранной гостиной в кухню, оставив рыдающего младенца в манеже. Тот попытался подняться, цепляясь за дырявую сетку, грубо залатанную шпагатом. Я подошла было помочь, но он от негодования только громче заорал. Тогда сестра привычным движением оторвала его от сетки, пересадив на пол, и он пополз по пестрой плитке, ориентируясь на голоса из кухни. Мрачный взгляд сестры переместился с ребенка на меня, поднявшись от позолоченных пряжек новеньких туфель вдоль все еще жестких синих складок платья – но не выше. Над ее плечом в безнадежных поисках выхода кружила и время от времени билась о стену муха.

– Тебя всегда так наряжают? – спросила она тихо.

– Только вчера купили, чтобы вернуть в приличном виде.

– И кто же? – взгляд стал заинтересованным.

– Один дальний родственник. Скажем так, дядя. Я жила у них с женой. До сегодняшнего дня.

– А мама? – спросила она обескуражено.

– Которая? У меня их две. И одна из них – твоя.

– Мне пару раз говорили о какой-то старшей сестре, но я не особенно верила, – пробормотала она и вдруг схватила меня за рукав, жадно прижав ткань пальцами. – Ты все равно в него скоро не влезешь, и через год оно перейдет мне. Так что поаккуратней, не вздумай испортить.

Из спальни, зевая, прошлепал босиком отец в одних брюках, с голым торсом. Почуяв аромат кофе, он обернулся в сторону кухни и увидел меня.

– Пришла, значит, – проворчал он, невольно повторив за женой.

Голоса из кухни доносились все реже и глуше, даже ложечки больше не звенели. Услышав шум отодвигаемых стульев, я почувствовала такой приступ паники, что аж дыхание перехватило. Дядя вышел попрощаться, коротко потрепал меня по щеке:

– Так будет лучше, поверь.

– Ой, книжку забыла! Спущусь, принесу, – я бросилась вслед за ним по лестнице, под предлогом заглянуть в бардачок забралась в машину и заблокировала дверь.

– Это еще что? – буркнул он, садясь за руль.

– Поехали обратно. Со мной хлопот не будет. Пока мама больна, буду за ней ухаживать. А c чужими не останусь.

– Хватит, не начинай. Подумай хорошенько: там, наверху, ждут твои настоящие родители, они тебя сразу же полюбят. А как весело жить в доме, полном детей! – выдохнул он мне в лицо недавно выпитым кофе, смешавшимся с несвежим запахом десен.

– Я хочу жить дома, с вами! А если что и натворила, скажи только, я больше не буду! Не оставляй меня здесь!

– Прости, конечно, но мы уже сто раз объясняли, почему не можем тебя оставить. А теперь прекрати, пожалуйста, капризничать и вылезай, – не терпящим возражений тоном заявил он, глядя прямо перед собой. Под недельной щетиной на щеках ходили желваки, словно он сердился.

Я, демонстративно отказавшись подчиниться, замотала головой, потом, согнувшись в три погибели, забралась под сиденье. Тогда он врезал кулаком по рулю, выскочил из машины и, открыв дверь ключом, с такой силой дернул меня за руку, что шов на плече купленного им же самим платья разъехался на несколько сантиметров. В этой железной хватке я больше не узнавала руку немногословного отца, с которым прожила всю жизнь вплоть до сегодняшнего утра.

На асфальте остались только черные следы шин – и я. Пахло горелой резиной. Подняв голову, я увидела, что из окна третьего этажа за мной наблюдает кто-то из членов моей насильно обретенной семьи.

Он вернулся через полчаса. Услышав стук в дверь, потом его голос на лестничной площадке, я мгновенно все простила, радостно схватила чемоданы... Но когда добралась до двери, его шаги уже удалялись вниз по лестнице. Сестра держала в руках банку ванильного мороженого. Мой любимый вкус. Только ради этого и вернулся, а вовсе не чтобы меня забрать. Мороженое съели тем же августовским вечером 1975 года. Без меня.

К вечеру явились старшие.