Донателла Пьетрантонио - Арминута

Помню утро одного из тех первых дней. Серость за окном предвещала грозу, которая разразится к вечеру, как и всю прошлую неделю. В комнате было непривычно тихо: Адриана с малышом спустились к вдове, жившей на первом этаже, мальчишки разбежались по своим делам, и дома остались только мы с матерью.

– Ощипай цыпленка, – велела она, протягивая мне мертвую птицу, которую держала за лапы, головой вниз. Должно быть, кто-то специально поднимался к нам, чтобы ее принести: я слышала голоса на лестничной площадке и слова благодарности. – Потом выпотрошишь.

– Как это? Я не понимаю.

– Ты же не станешь есть его прямо так, а? Сперва нужно перья повыдергать, потом разрезать да кишки достать, – объяснила она, слегка встряхнув тушку.

Я отступила на шаг назад и опустила голову.

– Не смогу, меня стошнит. Лучше приберусь.

Не сказав больше ни слова, мать мазнула меня взглядом, потом с глухим шлепком бросила тушку в раковину и стала яростно обрывать перья.

– Эта, небось, и цыпленка-то видела только в тарелке, – шипела она сквозь зубы.

Я же занялась уборкой: это было не сложно, а как управляться с прочей работой по дому, все равно не знала, все казалось слишком непривычным. Из кухни время от времени доносился хруст разрубаемых костей, а я все потела над грязной сантехникой. Долго терла губкой известковый налет, протянувшийся по всему дну ванны, потом открыла кран, чтобы ее наполнить. Холодной водой – горячая почему-то не пошла, а выяснять, в чем дело, мне не хотелось. Наконец закрыла дверь изнутри на крючок и погрузилась в воду. Но стоило потянуться через бортик за мылом, как я почувствовала, что умираю. Кровь отхлынула от головы, рук, груди, они превратились в куски льда. У меня оставалось буквально мгновение на два действия: вытащить пробку и позвать на помощь, но я не знала, как привлечь внимание женщины, которую все еще не воспринимала как маму. Где-то между М и А меня вырвало сгустками кислого молока прямо в уходящую в слив воду. Впрочем, я все равно не смогла бы вспомнить ее имя, даже если бы захотела его произнести, поэтому просто закричала и потеряла сознание.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я очнулась от знакомого запаха подсохшей мочи Адрианы. Я лежала нагишом на кровати, поверх расстеленного полотенца. На полу неподалеку стоял пустой стакан, скорее всего, из-под сахарного сиропа – лекарства, которое мать применяла от любой болезни. Позже (намного позже) в дверях спальни показалась и она сама.

– Не могла сразу сказать, что тебе плохо, а не дожидаться худшего? – спросила он, не прекращая жевать.

– Простите. Думала, это пройдет, – ответила я, не поднимая глаз.

За долгие годы я ее так ни разу и не позвала. С тех пор, как меня ей вернули, слово «мама» вставало у меня поперек горла, будто я жабу проглотила, и та никак не может выбраться наружу. Если мне приходилось срочно обратиться к матери, я пыталась привлечь ее внимание каким-то другим способом: например, брала малыша на руки и щипала чуть выше щиколотки, чтобы он расплакался, а потом, когда она оборачивалась, говорила с ней.

Честно говоря, я давно забыла, как мучила брата, и только сейчас, когда ему уже за двадцать, случайно вспомнила: села рядом с ним на скамейку возле... в общем, дома, где он сейчас живет, и заметила синяк – как раз там, где я тогда их оставляла. Только на сей раз он ударился сам – угол шкафа так часто попадается не вовремя.

За ужином все восторгались сочностью цыпленка. Адриана даже поинтересовалась, не Рождество ли наступило посреди лета. А я разрывалась между голодом и отвращением, вспоминая выпотрошенные кишки, свисающие в раковину поверх немытых после завтрака чашек.

– Бедрышко папе, а второе той, что сегодня грохнулась в обморок, – решила мать.

Но поскольку грудку отложили на завтра, а все прочие части были намного меньше и костлявее, один из братьев, по имени Серджо, сразу же возмутился:

– Раз приболела, пусть ест бульон, а не бедро, – заявил он. – Отдай лучше мне, я сегодня помогал с переездом тем, с верхнего этажа, а ты забрала все деньги, что я заработал.

– И потом, из-за нее пришлось ломать дверь в тубзик, – вскочил другой, нацелив на меня указательный палец. – От этой пигалицы одни неприятности! Почему нельзя вернуть ее тем, у кого она раньше жила?

Но получив подзатыльник от отца, брат сразу сел и заткнулся.

– Я больше не хочу, – сказала я Адриане и убежала в спальню. Через некоторое время та присоединилась ко мне с ломтем хлеба, политым оливковым маслом. Она уже умылась и переоделась, натянув старую, уже давно не по размеру юбку.

– Скорее ешь, одевайся и бежим на праздник! – заявила сестра, сунув тарелку мне под нос.

– Какой еще праздник?

– Святого покровителя, конечно! Ты разве не слышишь оркестр? Сейчас на площади уже и петь начнут, да только мы туда не пойдем: Винченцо ведет нас на карусель, – благоговейно прошептала она.

Не прошло и получаса, как рыбий хребет на виске Винченцо осветили огни расположившегося на пустыре цыганского табора. Он был единственным из мальчишек, кто не участвовал в схватке за цыплячье бедро, и не позвал с собой братьев, взяв только нас с Адрианой. Пересчитав неизвестно где добытую мелочь, он пару минут поболтал с билетером, судя по всему, своим старым знакомым – возможно, по какому-то из предыдущих праздников. Одинаково загорелые, они выглядели сверстниками и даже курили, одинаково затягиваясь. Цыган взял деньги за несколько первых кругов, а потом уже пускал нас бесплатно.

Я еще ни разу не каталась на аттракционах. Мама говорила, что это слишком опасно: ребенок каких-то ее знакомых однажды прищемил палец на автодроме. Адриана сноровисто помогла мне влезть на сиденье и защелкнуть замок.

– Только держись покрепче за цепочки, – посоветовала она, прежде чем усесться передо мной.

Я летела между ней и Винченцо: они усадили меня в середину, чтобы было не так страшно. И в самой высокой точке на меня накатило какое-то безумное счастье. События последних дней осталось на земле, растворились, как в густом тумане. Взмывая в небо, я на некоторое время смогла обо всем забыть.

После нескольких кругов мне пониже спины вдруг прилетел пинок, а из-за плеча раздался возглас: «Хватайся за хвост!» – но руки сковала непонятная слабость, и я не смогла оторвать их от цепочки.

– Протяни руку, синьорина, ничего с тобой не случится, – убеждал брат, пнув чуть сильнее для верности. Только с третьей попытки мне все-таки удалось нагнуться над пустотой. Почувствовав, как в раскрытую ладонь ткнулось что-то мохнатое, я изо всех сил сжала кулак, получив в награду лисий хвост и торжествующий взгляд Винченцо.

Сиденья понемногу замедлили полет, потом с металлическим звяканьем остановились. Я спрыгнула, по инерции сделав еще пару шагов. По рукам побежали мурашки, но вовсе не от холода: после дождливых дней к нам снова возвращалась жара. Он подошел и молча заглянул мне в глаза, довольный моей смелостью. Я оправила смятое ветром платье. Он закурил сигарету и выдохнул облако дыма прямо мне в лицо.