Донателла Пьетрантонио - Арминута

Загар, разделенный на части белыми полосками (в тот год мне впервые понадобился бюстгальтер, я ведь больше не была ребенком), еще не сошел. Кожа братьев тоже потемнела, но только там, куда во время работы или игры попадало солнце: должно быть, к началу лета остатки загара как раз сходили, а потом они снова начинали чернеть. У Винченцо на спине из солнечных ожогов и вовсе сложилась целая карта какой-то фантастической страны.

– У тебя были друзья в том городе? – спросила Адриана, помахав из окна кричавшей ей что-то с улицы однокласснице.

– Конечно. Мою лучшую подругу звали Патриция.

Именно с ней я ходила весной выбирать раздельный купальник. Мы зашли за ним в магазинчик рядом с бассейном, который тоже посещали вместе. Она была практически чемпионкой, я же плавала скорее через силу: вечно мерзла, и прежде чем нырнуть, и когда вылезала. К тому же меня мутило от сизой, пахнущей хлоркой воды. Но сейчас я почувствовала приступ ностальгии, потому что с тех пор все в моей жизни переменилось.

Купальники мы с Пат хотели купить одинаковые, чтобы подчеркнуть на пляже наши новые формы. Наши тела развивались параллельно, менархе [4]произошло с разницей в неделю, да и припухлости росли синхронно.

– Тебе лучше взять этот, – сказала мать, выудив из груды бикини на полке самый закрытый экземпляр. – И потом, кожа на груди у тебя пока очень нежная, в другом ты просто сгоришь. (Тот день я запомнила в мельчайших деталях – как раз вчера она заболела.)

Вот так и вышло, что я отказалась купальника с узкой полосой ткани, соединяющей лиф с бедрами, а Патриция – нет, ей хотелось именно такой. Она часто бывала у меня в гостях, мне разрешали к ней ходить гораздо реже: родители опасались, что я заражусь порочностью, свойственной всему ее семейству – веселым, небрежно одетым людям, открыто пренебрегавшим общепринятыми правилами. Мы, к примеру, ни разу не видели их на воскресной мессе, даже на Пасху и Рождество (хотя, может, они просто не могли заставить себя вовремя проснуться). Ели они то, что под руку попадалось, и не в строго определенное время, а когда были голодны, одновременно успевая приласкать двух собак и дурно воспитанную кошку, которая забиралась на стол и таскала куски из тарелок. Помню, когда нам с Пат предложили перекусить у них в кухне, мы намазывали на хлеб целые горы шоколадной пасты, и никто не читал нотаций, что это вредно для зубов.

– Вот почему я так хорошо плаваю: эта штука заряжает меня энергией, – заявила тогда подруга. – Возьми еще кусочек, твоя мать все равно не узнает.

Переночевать у них мне разрешили всего раз: родители Пат отправились в кино, и мы долго смотрели телевизор, хрустя чипсами, и потом, перешептываясь, не спали почти до утра, а кошка все это время мурлыкала у меня на одеяле. Я не привыкла к такой свободе и на следующий день чуть не заснула за столом, уткнувшись носом в куриную грудку.

– Тебе там никаких таблеток не давали? – перепугалась мать.

Когда я сказала Патриции, что должна уехать, она решила, что это шутка. Сперва она даже не поняла всей этой истории о настоящей семье, которая потребовала меня вернуть, – впрочем, услышав об этом в собственном пересказе, я поняла бы еще меньше. Пришлось объяснять подробнее. Тогда Пат вдруг всхлипнула, а потом вся затряслась, и тут я впервые испугалась, поняв по ее реакции, что со мной должно случиться что-то по-настоящему серьезное: на моей памяти она никогда не плакала.

– Ты только не бойся, твои родители, я имею в виду этих, они ничего такого не допустят. У тебя же отец карабинер, он что-нибудь придумает, – пыталась она утешать меня после того, как сама немного успокоилась.

– Он уже сто раз говорил, что не может этому помешать.

– Мама будет в отчаянии.

– Она уже давно болеет – наверное, с тех пор, как узнала, что не сможет меня оставить. Или наоборот, решила меня отослать, потому что заболела и не хотела мне говорить. А я, представь себе, все никак не могу представить себе семью, которая никогда меня не видела, а теперь вдруг решила вернуть.

– Но знаешь, глядя на тебя, я всегда думала, что ты совсем не похожа на родителей. Ну, на этих, которых я знаю.

Спасительная мысль приснилась мне ночью, а утром, на пляже, я улеглась под зонтиком рядом с Патрицией и рассказала ей все. Мы проработали идею в мельчайших деталях и пришли в восторг от собственного плана. После обеда, даже не спросив разрешения у отдыхавшей в своей комнате матери, я бросилась к подруге. Впрочем, мать, уставшая и чем-то обеспокоенная, все равно бы выставила меня гулять.

Открыв мне дверь, Пат понурившись отступила на шаг, потом грубо оттолкнула кошку, пришедшую потереться о ее ноги, и я поняла, что уже не хочу входить. Но она схватила меня за руку и потащила к матери «поговорить». Мы, две девчонки, собирались завтра вместе вернуться с пляжа прямо к ним домой. Я могла бы спрятаться там на некоторое время – может, на месяц или даже два. Исчезни я, глядишь, родители решились бы за меня побороться. Домой бы я, конечно, позвонила, но только один раз и всего на несколько секунд (как в кино) – просто чтобы успокоить их и сообщить, что со мной все в порядке: «А к тем людям я ни за что не поеду. Или вернусь к вам, или сбегу куда подальше».

Мать Патриции обняла меня крепко, но со смешанными чувствами: знакомой теплотой и новым, непривычным смущением. Она чуть подвинулась и пригласила меня сесть рядом с ней на диван. И тоже оттолкнула ногой кошку – не до того.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я знаю, каково тебе. Но ничего не выйдет.

– Что ты вообще приперлась сюда из своего города? – спросил вдруг Винченцо. Мы сидели в полуподвальном гараже, вдоль стен которого тянулись бесформенные груды проломленных корзин, расползающихся от сырости картонных коробок, дырявых матрасов с торчащими клоками шерсти. В углу валялась кукла без головы. Нам, детям, удалось разгрести немного места посередине, чтобы начать чистить и резать помидоры для закатки, хотя я, разумеется, была в этом деле медлительнее остальных.

– О, наша синьорина еще ни разу ничем таким не занималась, – фальцетом передразнил меня брат. Малыш тем временем нащупал что-то в ведре с отходами и тут же сунул руку в рот. Матери рядом не было: поднялась за чем-то наверх, в квартиру.

– Так чего ради ты сюда вернулась, а? – настаивал Винченцо, обведя все окружающее покрасневшей от томатного сока рукой.

– Не сама же я это решила! Мать сказала, что я уже выросла, поэтому настоящие родители потребовали меня отдать.

Адриана, вскинув на меня глаза, напряженно слушала, нож в ее руках порхал будто сам по себе.

– О, точно! Ты-то, небось выкинула нас из башки своей прилизанной и думать забыла, – с явной неприязнью заявил Серджо. – Мам! – крикнул он в сторону лестницы, – а правда, зачем тебе понадобилась эта сонная муха?