Донателла Пьетрантонио - Арминута

Винченцо довольно сильно толкнул его, и Серджо грохнулся с перевернутого деревянного ящика, на котором сидел, ударившись ногой о кастрюлю, так что несколько уже очищенных помидоров шлепнулись на пол, прямо в цементную пыль. Я недолго думая собралась было бросить их в ведро, но Адриана успела как раз вовремя: одним быстрым движением, совсем как взрослая, ополоснула, покатала в руках и сунула обратно в кастрюлю. Потом обернулась и молча взглянула на меня: поняла, мол? Ни один, даже самый маленький кусочек не должен пропасть! Я кивнула: ясно.

Мать вернулась с пустыми бутылками, из каждой уже торчал листик базилика.

– Боже! У тебя что, эти дела начались? – воскликнула она.

Смутившись, я ответила слишком тихо, почти неслышно.

– Ну? Начались или нет?

Я покачала головой.

– Слава богу, а то такое ощущение, что весь пол кровью залит. Ничего, скоро начнутся, природу не обманешь.

На костре, который мы разожгли между домом и придорожной канавой, в большом котле подходили на водяной бане бутылки свежеприготовленного соуса. Винченцо, пару раз воровато оглянувшись, притащил полмешка кукурузы, а когда его спросили, где он их взял, сделал вид, что не слышит. Отшелушенные зерна были такими нежными, что брызгали молоком, если провести по ним ногтем. Я глядела на остальных и старалась повторять за ними, но все-таки умудрилась порезаться краем листа – кожа на руках еще не успела загрубеть.

Кукурузу Винченцо поджарил на оставшихся от костра углях. Время от времени он переворачивал зерна, неуловимо быстро касаясь их мозолистыми кончиками пальцев.

– Чем поджаристее, тем вкуснее, – объяснил он мне, криво усмехнувшись. Потом сгреб первую порцию, пронес перед самым носом Серджо, который был уверен, что она предназначается ему, и передал мне. Я, конечно, сразу же обожглась.

– Круто, – пробормотал Серджо, ожидая своей очереди.

– А я кукурузу ела всего пару раз, да и то вареную. Так она гораздо вкуснее.

Но меня никто не слушал. Надувшись, я помогла Адриане вымыть и убрать кастрюли из-под соуса обратно в гараж.

– Не обращай внимания на Серджо, он всем грубит.

– А может, он прав, и ваши родители действительно не требовали меня вернуть. Уверена, я здесь лишь потому, что моя мать заболела. Но стоит ей выздороветь, они сразу же за мной приедут.

Дорогая мама (или дорогая тетя),

пусть я и не знаю, как теперь тебя называть, но очень хочу к тебе вернуться. В этой глуши мне плохо. И, кстати, неправда, что родители меня ждали: на самом деле они считают меня ничтожеством, ходячей неприятностью и лишним ртом, который надо как-то прокормить.

Помня твои наставления о том, как важна для девушки личная гигиена, сообщаю, что в этом доме трудно даже помыться. Мы ютимся вдвоем на одной узкой кровати с провонявшим мочой матрасом. В той же комнате спят и мальчишки лет пятнадцати, что тебе наверняка не понравится. Не знаю, чему я от них научусь и что подхвачу. Но ты же всегда отправляла прислугу к воскресной мессе, ты преподавала катехизис в приходской школе и, конечно, не оставишь меня в таких условиях.

Сейчас ты заболела и не хочешь говорить, чем именно, но я достаточно взрослая, чтобы быть рядом и помочь.

Я понимаю, что вы взяли меня еще совсем крошкой из бедной многодетной семьи, в которой мне не посчастливилось родиться. Но с тех пор здесь ничего не изменилось. Если я тебе дорога, пришли, пожалуйста, дядю забрать меня, иначе в один прекрасный день я попросту выпрыгну из окна.

P. S.

Прости, что не захотела попрощаться в то утро, когда вы меня прогнали. И спасибо за пять тысяч лир, которые ты положила к носовым платкам: остаток пойдет на конверт и марку.

Подписаться на листе из тетради в линейку я забыла. Сунув его в ярко-красный ящик у дверей табачной лавки, я подсчитала мелочь: как раз хватит на фруктовый лед – мятный для меня, лимонный для Адрианы.

– Кому это ты пишешь? – спросила она, старательно облизывая липкую бумажку.

– Маме в город.

– Это не твоя мама.

– Значит, тете, – скривилась я.

– А, кузине, значит, отцовской. Точно, помню: свояк, муж-то ее, что тебя привез, из карабинеров. Но деньги у них водятся и тебя они любят.

– Откуда ты знаешь? – зеленая жижа потекла по палочке, медленно приближаясь к пальцам.

– Слышала вчера вечером, как родители спорят. Я в шкафу пряталась, меня Серджо искал, хотел побить. Похоже, эта Адальджиза хочет отправить тебя в лицей. Вот не повезло.

– А что еще говорили? – мне пришлось перевернуть палочку, потому что с нее уже капало.

Адриана помотала головой, отняла у меня мороженое, облизала и отдала обратно, нетерпеливым жестом предложив есть побыстрее.

– Только повторяли, какая это будет проблема.

Я неохотно втянула мороженое в рот и сосала до тех пор, пока оно не превратилось в прозрачную бесцветную ледышку.

– Дай сюда! – раздраженно воскликнула Адриана и откусив пару раз вокруг палочки, прикончила остатки.

Я спросила почтальона, как долго идет письмо в город, умножила на два и добавила еще один день на ответ, а потом стала ждать, каждое утро с одиннадцати восседая на балюстраде, пока дети играли на площади в догонялки или прыгали в классики. Болтая ногами и наслаждаясь ласковым сентябрьским солнцем, я воображала, что вместо конверта с маркой сейчас приедет дядя-карабинер, которого я считала отцом, посадит меня в свою длинную серую машину, и тогда я прощу его за то, что он не стал возражать против моего возвращения к родителям, и за то, что оставил меня на площади, одну на раскаленном асфальте.

Или они приедут вдвоем: она уже совершенно поправилась, волосы тщательно уложены знакомым парикмахером (он и меня стриг, когда отросшая челка начинала лезть в глаза), на плечах мягкий палантин из тех, что носят в межсезонье.

– Чего ждешь, любовного письмеца? – шутил почтальон, демонстративно (и, к моему глубочайшему разочарованию, безрезультатно) роясь в своей кожаной сумке.

Но вот однажды вечером, когда солнце на лазурном небе уже клонилось к закату, на площади остановился фургон. Шофер вылез спросить, где живет грузополучатель, назвал фамилию матери и стал выгружать какие-то коробки и тюки, Ребята сразу бросили игру и принялись помогать втаскивать все это по лестнице. Мы сгорали от любопытства, но шофер, усмехаясь, решил немного продлить наше неведение.

– Осторожнее, осторожнее, не приложите об угол! Сейчас поднимем все наверх и сами увидите, что это такое, – повторял он самым нетерпеливым. – Так, и где тут спят девочки? – вопрос прозвучал нелепо, словно он действовал по старательно вызубренной инструкции.

Мы с Адрианой, недоверчиво переглянувшись, распахнули дверь в комнату, и через несколько минут на наших глазах возникла двухъярусная кровать с лестницей на второй этаж и новыми матрасами. Мужчина отодвинул ее к стене, огородил трехстворчатой ширмой, отделив от остальной комнаты, а потом спустился вниз, к машине: похоже, это был не весь ответ на мое письмо.