Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

— Если я еще хоть раз что-нибудь задумаю устраивать, то — можешь быть спокойна — без тебя, — буркнул он в трубку. Вздохнув, Сибилла сказала, что поедет.

Приехав тридцатого декабря на вокзал, она поразилась происходившей там суматохе. По светящимся табло отдельных перронов можно было понять, что не отошли еще поезда, которые должны были уйти несколько часов назад. Люди, выискивая возможность уехать, бегали взад и вперед по вокзалу и выкрикивали время отходящих поездов, с отрешенными лицами носились среди шума и толчеи кондукторы и служащие железной дороги…

Потолкавшись с полчаса на перронах, Сибилла села в какой-то поезд — он задерживался с отправлением уже несколько часов.

Это был последний поезд на Берлин; впереди лежали 150 километров, чтобы преодолеть их, ему понадобилось семь часов. Последние 50 километров он не пропускал ни одной станции, подбирая всех, кто дожидался там уже часами.

В купе Сибиллы, переполненном до отказа, мрачно веселились; чем меньше была станция, тем с большим энтузиазмом ее приветствовали, выкрикивая мощное «ура!». Молоденькая девушка, приткнувшаяся у двери, вопросительным взглядом обвела публику и включила свой портативный приемничек. Сибилла смотрела в окно, за которым медленно плыл заснеженный ландшафт.

И тут слуха коснулась мелодия. Сибилла была почти уверена, что уже слышала ее раньше — размеренный ритм, вызывавший иллюзию езды, движения — ехать все дальше, дальше; это был ритм жизни в ее вечном движении, — пели девушка, пожилой мужчина и старик, три голоса, звучавшие попеременно, и строфы, перемежающиеся с рефреном — повторением простого ю-пи-ду, ю-пи-ду, ю-пи-ду… ехать, все дальше, не стоять, только вперед…

Сибилла не понимала слов — пели на английском языке, и звук к тому же был слишком тихий.

Ей вспомнилась вдруг тетушка — школьницей она иногда ездила к ней на каникулы; заслышав по радио торжественный марш из «Аиды» или оркестровый антракт из «Золотого павильона», тетушка бросалась к репродуктору и прибавляла звук, главное же — пока играла музыка, ни один из находившихся в комнате не смел пошевельнуться, тетушка требовала абсолютной тишины, ни для кого не делая исключения, сама же при этом тихонько подпевала, и глаза ее всякий раз делались влажными.

Со временем Сибилла возненавидела обе эти мелодии; в жизни тетушка вовсе не отличалась чувствительностью, кричала на ребенка по любому пустяку, случалось, что и тычка давала… Сибилла довольно скоро нашла выход из положения: едва раздавались первые такты одной из этих мелодий, как она поспешно скрывалась из комнаты и пересиживала это время где-нибудь в уединении; она просто не выносила влажные глаза тетушки и умильное выражение, которое принимало ее лицо.

Теперь же, в этом вагоне, тащившемся кое-как, Сибилле так и хотелось крикнуть: громче! пожалуйста, громче! — и зашикать на всех: потише, пожалуйста; она изо всех сил сдерживалась и, напрягая слух, следовала за мелодией: ю-пи-ду, ю-пи-ду, ю-пи-ду — каждая новая строфа, голоса, один, второй, третий, чистые и звучные, были для нее подарком. Ехать, бежать, лететь, дальше и дальше, выше, только вперед, только не стоять на месте…

Перед самым Шёнефельдом — вдали уже виднелись дома — они стояли чуть ли не час. Кое-кто пробовал было пойти пешком через поля, но почти все возвращались: холод пробирал до костей и сне́га, который падал всю дорогу, такой мягкий и безобидный за окном, навалило столько, что ноги глубоко увязали.

Когда Сибилла приехала, время приближалось уже к трем часам, над городом опускались ранние зимние сумерки; она не стала звонить Колли с вокзала и сразу направилась к его дому идти было недалеко.

Колли обнял ее прямо на пороге, поцеловал. Сибилла отстранилась, она чувствовала себя уставшей и опустошенной.

Некоторое время спустя она, как и всегда, прошлась по квартире; все было то же, что и два месяца назад, в последний ее приезд. В кухне, заставленной как попало мебелью, покупавшейся случайно и без разбору, возвышались груды немытой посуды, по виду — недельной давности; впрочем, Сибилла каждый раз заставала такую картину, она догадывалась, что за этим кроется, но прямо спросить не решалась. Она кивнула, смеясь, на кучу мусора в углу, Колли смущенно подтолкнул ее, уводя из кухни.

Меньшая комната, без печи, обогревалась электрической печкой; Колли показал — не без чувства гордости — несколько игрушечных локомотивов старых образцов: недавно приобрел!

— Взрослым или по крайней мере серьезным ты, видно, никогда не станешь, — сказала Сибилла, чтобы не оставлять его слова без внимания, — для себя, втайне, она считала этот вопрос давно решенным.

— Знаешь ли, в мужчине всегда жив ребенок, женщина же вообще взрослеет скорее, тем более если обзаведется собственным.

Сибилла обошла это молчанием; он не первый раз уже пытался рассуждать на эту тему. Не хотел ли тем самым объяснить или оправдать разные свои чудачества? Гораздо хуже, конечно, если думал так на самом деле.

Сибилла прошла в смежную комнату. Большая кафельная печь была хорошо натоплена; Сибилла прижалась к ней, заложив руки за спину, приятно ощутила окатившее волной тепло. Рядом на старом комоде стоял кувшин с еловыми ветками, поблескивали шары и серебряные нити елочного дождя.

— Как провел рождественские праздники? — поинтересовалась Сибилла.

В гостях были дети и мать, и он по стародавнему обычаю жарил гуся.

Колли вышел в кухню сварить кофе. За окнами совсем стемнело. Сибилла зажгла торшер рядом с кушеткой и выключила люстру, она не любила рассеянный по всей комнате свет; проведя рукой по книжным корешкам, она обнаружила новый детективный роман, взяла его с полки и стала листать. Колли работал репортером на радио.

Она вздрогнула от неожиданности, когда Колли вошел в комнату, балансируя подносом с кофе и рождественским кексом; кузина прислала еще нюрнбергские коврижки.

Он назвал имя какого-то своего знакомого:

— Полюбил одну женщину, а она знать его не хочет. — Колли сунул в рот кусок кекса и засмеялся своим густым смехом. — И, кажется, сильно переживает. Впрочем, мы в этой ситуации выглядим как-то лучше.

Сибилла внутренне передернулась. Она не любила подобные шутки. После того долгого, по внезапному побуждению, поцелуя, когда она переступила порог, они ни разу не прикоснулись друг к другу. Все пришло бы само собой, как бывало всегда; три дня они выдерживали друг друга, потом возникали трения, неудовлетворенность и раздражение по пустякам, и Сибилла уезжала домой с чувством облегчения. Затем от Колли шли длинные письма и телефонные звонки.

Время за беседой бежало незаметно; они решили, что уже не стоит ужинать, на ночь глядя. Сибилла зажгла кругом свечи. Колли, сделав таинственное лицо, вышел из комнаты; вернувшись с бутылкой шампанского в руках, он посмотрел на нее долгим, многозначительным взглядом, как бы ожидая понимающего восклицания или жеста. Она догадалась по выражению его лица, что это, должно быть, тот же сорт шампанского, какой они пили четыре года назад, когда познакомились.