Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Когда подобные объяснения адресованы мне, то за ними кроется нечто большее, чем желание приобщить жену к своим делам. Разумеется, при таком избытке энергии Людвиг может расходовать ее и без всякой задней мысли, тем более что сам разговор на столь интересную тему дает ему массу новых импульсов. Но все же есть тут и тонкий отвлекающий момент, ибо в конечном счете Людвиг исподволь подготавливает меня к тому, что его не будет дома целую неделю, включая выходные, а это повлечет за собою в следующем месяце несколько более продолжительную командировку, в результате чего — Людвиг убедительно демонстрирует мне причинно-следственную связь событий — наш отпуск придется, возможно, слегка сдвинуть, однако сам совместный отдых, конечно же, состоится, во всяком случае Людвиг постарается освободиться, если, разумеется, обстоятельства не окажутся сильнее его.

Людвиг рад, когда я с пониманием отношусь к его проблемам, но ему не нравится, если я соглашаюсь слишком легко, без особых возражений и — пусть сдержанного — недовольства, ибо тогда и у него нет возможности показать, как тяжело даются ему подобные жертвы. А главное, как это ни странно, мое спокойствие порой разжигает в Людвиге ревность, искорки которой никогда не угасают в нем до конца, и тогда исполненная взаимопонимания беседа мигом превращается в допрос с пристрастием, а обвиняюсь я в недостаточном отпоре различным ухаживаниям (еще хуже, если речь заходит о конкретном мужчине). У Людвига неожиданно проявляется склонность усматривать в любом пустяке и ничего не значащем жесте признаки моей податливости или кокетства, которые при всей фантастичности его подозрений кажутся ему вполне доказательными, а объясняется все это трогательной убежденностью Людвига, будто каждый мужчина, за исключением не берущихся в расчет кретинов и идиотов (он чурается подобных выражений), считает меня, как и он лично, самой желанной женщиной на свете. Нет, точнее, он считает меня не самой, а единственно желанной, чем противопоставляет себя сонму чудовищных соблазнителей, образы которых, витающие над нами в эти тягостные минуты, обретают такую материальность, что у меня возникает не только трогательное чувство, но и догадка — Людвиг знает, о чем говорит, по опыту своих командировок.

Точнее, по опыту наблюдений за другими во время командировок. Дело в том, что я на редкость подробно осведомлена о его поведении в мое отсутствие. По воле случая среди ближайших сотрудников Людвига оказалась его бывшая сокурсница, некая Гретель, пережившая много разочарований; она всего лишь ассистентка, вернее, теперь уже старшая ассистентка (за стаж и прочие заслуги). Страдая от неприязни Людвига (странно: обычно он терпим и уважителен по отношению к коллегам, гораздо меньше отдающим себя науке), она переадресовала мне свою безответную симпатию и выросшую из нее любовь-ненависть.

Поскольку собственной личной жизни у нее нет, а если есть, то весьма скудная, Гретель посвящает всю свою кипучую энергию лаборатории, и от ее пристального внимания не может ускользнуть ни одно событие, хотя бы отдаленно связанное с делами лаборатории, где бы оно ни происходило, тем более что все это так или иначе соотнесено для нее с Людвигом. Ей с самого начала казалось, будто он избрал наиболее прямой и верный путь, по которому они оба (пусть не совсем вместе, но все-таки в тех же институтских стенах) делали первые шаги: Людвиг уверенно и успешно, она — с не меньшим энтузиазмом; однако ее подстерегали на этом пути неудачи, подробности которых она мне постепенно поведала в наших многочисленных беседах.

Упомянуть Гретель в качестве информанта необходимо здесь хотя бы для того, чтобы рассеять возможные заблуждения насчет моей неосведомленности об отношениях Людвига с женщинами из его окружения. Я отнюдь не поощряю Гретель к доносам, создавая, например, у нее впечатление общности интересов. Сведения о Людвиге, сообщаемые мне то в сердцах, то от необходимости посоветоваться, то просто в виде подробной информации, поступают ко мне непрошеными и почти никогда не встречают во мне благодарного отклика. Гретель слишком неделикатна и болтлива, чтобы я позволила себе при ней ослабить самоконтроль. Она совершенно не владеет своими взрывоопасными эмоциями и потому непредсказуема для коллег, ибо похожа на пороховую бочку, под крышкой которой не затихают страсти, чреватые самовозгоранием. Ее усердие и огромнейшая трудоспособность постоянно затмеваются эдакими клубами дыма.

А ведь достаточно совсем небольших, но регулярных порций внимания и участия к Гретель, чтобы поддерживать ее внутреннее кипение на приемлемом для всех уровне, не допуская взрывов. Порой я пытаюсь втолковать это Людвигу, когда мне удается перевести его монологи о далеких перспективах к разговорам на более заземленные темы, где нам легче найти общий язык, особенно если Людвиг убеждается, что я принимаю его планы безоговорочно, но вместе с тем не равнодушно.

Околичности, которыми пользуется Людвиг, когда заводит речь о командировках, сохранились у нас в качестве своего рода пережитков от первых лет нашего супружества, о чем рано или поздно догадается и мой супруг. Я давным-давно перестала донимать его своими жалобами на то, что летом он бросает нас с Иоганной на выходные одних в пыльном городе, или на то, что мы неделями остаемся безо всякой мужской помощи. В прежние времена Людвиг еще не умел глядеть на свой планы моими глазами и не мог понять, что его выступление на биофизическом симпозиуме, сколь бы ответственным оно ни было, при ином, то есть моем, взгляде на событие оказывается прежде всего шестидневной отлучкой (чтобы не сказать — и только).

При этом для Людвига важно само событие, а не место, где оно произойдет. В случае заграничной командировки все организационные заботы берут на себя те или иные инстанции. Билеты для внутренних командировок заказывает без особых напоминаний фрау Шнайдер, экзальтированная дама с пышным начесом, которая выполняет множество секретарских обязанностей. Людвигу же и беспокоиться не о чем, достаточно заглянуть накануне отъезда в шкаф, чтобы собрать кое-какие вещи.

Прежде это служило для меня сигналом тревоги, и я тут же требовала от Людвига отчета, чем каждый раз обескураживала его: неужели он действительно не сообщил ни срока, ни места своего выступления, ведь он же рассказывал мне о его цели и содержании? Хорошо, пусть не сообщил, но зачем делать катастрофу из некоторого (хотя и огорчительного) запоздания этой информации? Собственно, я сетовала только на несвоевременность подобных сообщений, если вообще сетовала, а не избирала следующую, более эффективную форму протеста — полнейшее безразличие, особенно когда внезапные сборы начинались, например, в чистый четверг, а возвращение обещалось мне на пасхальное воскресенье. Я проявляла известное упорство, и это не оставалось незамеченным — начинались бурные раскаяния и заверения, что все переменится. Теперь Людвиг регулярно просматривает свой карманный календарь, чтобы своевременно удовлетворять мою потребность в информации, признаваемую им вполне оправданной, тем более что таковая потребность еще не совсем атрофировалась у меня и по сей день. В основном она диктуется необходимостью планировать кое-какие семейные дела. Правда, порою это действительно необходимо, а порою не очень, что я и пытаюсь различать по мере того, как с годами набираюсь житейской мудрости.