Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Так зачем же каждодневно превращать приглашения к столу в проблему, которую Людвиг всегда, пусть не без труда, старается решить в пользу семьи? Ведь в отличие от нас с Иоганной аппетит приходит к нему не по истечении определенного времени, а по завершении работы или в перерывах, да и тогда аппетит Людвига не сравнить с нашим. Я же встречаю его за столом холодно, и ему приходится защищаться от моих немых упреков, стараться разрядить атмосферу, ища поддержку разве что в болтовне Иоганны.

Не знаю, почему вдруг все это пришло мне в голову, пока я молча стояла на пороге и глядела на затылок Людвига, склонившегося над стопкой бумаг. Он не сразу услышал, как я вошла, поэтому нервно встрепенулся и, опережая мою обычную фразу, всем своим видом изобразил, что заканчивает работу.

— Да-да! — сказал он. — Уже иду.

Я лишь улыбнулась, так как слишком устала, чтобы что-либо сказать. Разве теперь ему объяснишь, что я его не понукаю, а просто зову ужинать, если ему хочется.

Кивнув головой, Людвиг снова отвернулся, вероятно, чтобы дописать фразу. Потом он опять кивнул, так как я осталась на пороге, отчего я почувствовала еще большие угрызения совести и меня потянуло к столу, где в глаза мне бросился конверт с крупным изящным почерком.

— От Роже? — догадалась я и сказала: — Не торопись. Ужин подождет, правда.

— Да, это от Роже, — подтвердил Людвиг.

— Передает мне привет? — спросила я в надежде выиграть время, чтобы обдумать, как бы убедительнее дать понять Людвигу, что я его не упрекаю и не тороплю.

— Привет? — с немного растерянной улыбкой переспросил Людвиг. — Привет, по-моему, нет. Он прислал рецензию Хольмана. Хочешь почитать?

Ему было неловко за Роже, который забыл в своем письме передать привет хозяйке дома, хотя и познакомился с ней во время первого визита. Людвиг весьма ценит определенные правила хорошего тона, так как они упорядочивают общение и облегчают его. Сам он придерживается этих условностей, унаследованных нами от буржуазного общества, когда они представляются ему целесообразными, и рад, если ему удается вести себя в полном соответствии с этикетом или по крайней мере без заметных оплошностей.

— Любопытный отзыв, — сказал он осторожно и протянул мне рецензию на второе издание своей книги, написанной восемь лет назад и основательно переработанной для нового издания.

Я заверила Людвига, что сейчас же просмотрю рецензию, и вышла, оставив его в предвкушении удовольствия, с каким через час-другой он сможет прочесть мне свой ответ Хольману — над этим ответом он, видимо, сейчас и работал.

Оплошность Роже, к счастью, больше не вспоминалась.

В порыве благодарности я действительно решила заглянуть в рецензию, пока Иоганна не вылезет мыть руки из своей только что сооруженной «пещеры». Странно, отсутствовавший в письме привет немного взбудоражил меня и вернул остроту восприятия, притупившуюся за девять с четвертью часов рабочего дня.

Ну разве это не смешно? Человека, который всегда с прямо-таки детским упрямством сопротивляется маниакальной страсти родственников обмениваться приветами («Привет тете Хедвиг!», «Лотта и Хельмут шлют тебе поклоны», «Не забудь передать от нас привет Людвигу!»), а потому упорно, хотя и тщетно, ибо это остается незамеченным, не шлет приветов сам и не передает их другим, так вот именно этого человека приходится вроде бы утешать, потому что ему, видите ли, забыли приписать в письме привет. Однако сам факт того, что Роже пренебрег обычной вежливостью?! Удивительно, как сильно меня это задело. Я попробовала вспомнить, не касались ли мы с Роже этой темы, но не сумела и вообще почувствовала, что все связанное с ним как-то расплывается в моей памяти. Впечатления не отстоялись и не поддавались ни детализации, ни сведению в целостную картину. Многие подробности вовсе забылись, хотя обычно в моей голове надолго застревают тысячи самых идиотских вещей. Порою мне просто доставляло удовольствие безошибочно воспроизводить их, особенно на экзаменах. В воспитательных целях следовало бы минимум на один балл снижать мне оценку за мою беспардонную эксплуатацию «оперативной памяти». При этом я всегда изображала, будто боюсь и нервничаю не меньше других, догадываясь, что в противном случае будут нарушены приличия, а главное — отчетливо сознавая, сколь опасными последствиями была бы чревата моя наглость.

Что же касается Роже, то тут в моей памяти зияют сплошные провалы. Особенно туманно вспоминается первый вечер. Впрочем, говорить о первом вечере не вполне правильно, так как второго не последовало (продолжением такого заурядного, в сущности, события, как наше знакомство, послужил лишь ясный октябрьский день), а кроме того, «первый вечер» звучит как-то слишком уж интригующе.

Вечером той пятницы, измученная трехдневными заседаниями межведомственной рабочей группы (сие мероприятие выпало в виде исключения не на долю Людвига, а на мою) и давкой в переполненном поезде, я нажала на кнопку нашего дверного звонка, чувствуя себя прескверно. Я звонила, потому что когда дверь открывает Иоганна, то она встречает меня воплями радости и бурными ласками, а если дверь я открываю сама, а потом захожу к Иоганне в комнату, то встреча почему-то оказывается куда более сдержанной. Я прислушалась, ожидая хлопанья комнатной двери и звука знакомых шагов, стояла, пока хватило терпения, но потом, все больше раздражаясь и не отпуская пальца от кнопки звонка, достала другой рукой связку ключей, на которую Людвиг, открывший мне дверь мгновение спустя, взглянул с нескрываемым удивлением.

— У нас гость, — услышала я. — Из Швеции, талантливейший ученый. Я рассказывал, помнишь?

— Не помню. Где Иоганна?

Дочь была у Зигрид. Иоганна сама туда напросилась, но и Зигрид не возражала, во всяком случае так меня заверил Людвиг.

Мы с Зигрид дружим с детства. В 1946 году ее мать, меланхоличная красивая дама, посадила Зигрид за парту рядом со мной, потому что я показалась ей самой опрятной среди первоклашек. Девочки из нашего провинциального городка отличались от маленьких беженцев, вроде Зигрид, а уж я, в моем белом шелковом платьице с белым кружевным воротничком (оно донашивалось после двух старших сестер), была и вовсе вне сравнений. По-моему, мать Зигрид потом часто сожалела о своей опрометчивости. Наши горячие взаимные симпатии с подругой превратили ее мать и меня в соперниц, каждая из которых предъявляла на Зигрид исключительные права. И вообще, по словам матери, я дурно влияла на Зигрид, но это долгая история…

Вплоть до окончания школы, когда я уехала из нашего городка, Зигрид была для меня самым важным человеком. Потом жизнь разбросала нас, и многие годы наша дружба теплилась, будто искорка, способная в любой миг разгореться прежним огнем, а с тех пор как мы вновь оказались в одном городе, эта дружба противостоит всем невзгодам, и теперь временами мы живем прямо-таки одной семьей, то есть я с Иоганной, Зигрид с Тино, а теперь еще и малышка Доретта. Появление весельчака Тино, спортсмена, любителя туризма, открыло новую эру, безоблачно радостную для Иоганны, решительно не замечающей проблем, без которых не обходится ни одна семья. Тино сделал то, Тино сказал это, имя Тино слетает с уст Иоганны так часто, что Людвиг порой недоуменно морщит лоб. (Иногда он при этом испытующе посматривает на меня.) Иоганна готова торчать у Зигрид сутками. Хоть прописывай ее там.