Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

— Вы уже поели? — спросила я неожиданно для себя самой. Людвиг, успевший вновь погрузиться в рукопись, встрепенулся. Он почти силой удержал меня в кресле (это было излишне, но приятно) и с многообещающим видом вышел из комнаты. В его распоряжении были продукты, купленные мною еще во вторник, точнее, их остатки, которые я заметила, заглянув в холодильник. Что он будет с ними делать — его проблема, к которой я никакого отношения уже не имела, так как мое присутствие было лишь чисто физическим, да и то неполным. Я самоустранилась и была свободной — не только от пятна, оставленного рюмкой Людвига на полированной столешнице, но и ото всех этих рукописей, детей, гостей — до понедельника, до половины седьмого утра, когда я снова открою свой рабочий стол и, еще бессловесная от утренней немоты, выложу перед собой стопку папок, глядя, как моя аккуратная соседка прячет в шкафчик уличную обувь и надевает туфли, похожие скорее на домашние тапочки.

Однако приходилось тщательно скрывать факт моего отсутствия, так же как и чудеса с моим телом, становившимся все бесплотнее и растворявшимся в воздухе. Я стыдливо попыталась спасти от исчезновения хотя бы лицо и удержать губы от блаженной улыбки. На вопрос Роже, не работаю ли я программисткой, последовал отрицательный ответ (к этому моменту я уже не чувствовала ни рук, ни ног), после чего я сделала продолжительную паузу, размышляя, какими бы словами без излишней резкости отбить у Роже охоту продолжать разговор в этом направлении. Наконец я охарактеризовала свою работу в стиле преамбул к соцобязательствам: в моей фразе наличествовало сложное сказуемое и множество дополнений-существительных, смысл которых взаимно затемнялся. Роже воспринял эту фразу с улыбкой, однако я не заметила обычного в таких случаях облегчения, что скучная материя осталась позади; улыбка выражала скорее полное бесстрашие перед затронутой темой и устойчивый, но не навязчивый интерес к ней.

Роже заговорил об опасности автоматизации. Почему все твердят об опасности? Надоело. Чем угрожает нам эта диковина, для создания которой понадобились сверхчеловеческие усилия и которую теперь мы так пестуем? Она опасна лишь для тех, кому приходится исправлять пороки этих наших уродцев, появляющихся на свет чуть ли не ежеминутно; сами же пороки либо результат обычных человеческих просчетов и ошибок, либо некая фатальность, недостижимая и неисчерпаемая в уникальности своих проявлений. Сбой испытываемых программ пока весьма далек от выдуманного научными фантастами компьютерного бунта, а масштабы возможных катастроф еще только предстоит определить.

Роже возразил, что для него речь идет о Швеции, а это капиталистическая страна, и опасна не сама компьютеризация, а те, кто использует ее в своекорыстных интересах вне общественного контроля. Он говорил как по писаному, с той мягкой серьезностью, с какой относился, видимо, ко всем важным для себя вещам. Я перешла на технические детали, и он охотно стал отвечать на мои вопросы. Роже, например, не разбирался в дисплеях, да и не интересовался ими, но любой судья позавидовал бы такому очевидцу — его ответы были точны, он строго придерживался фактов в той мере, в какой они были доступны ему как незаинтересованному и объективному наблюдателю. Он старался дать исчерпывающие сведения, которые мне без труда удавалось перевести на язык терминов, отчего я постепенно вошла в такой профессиональный раж, какого давно за собой не помнила. Казалось, Роже разделял его, будто этот разговор представлял для него не меньший интерес. Видно, и в этом он был похож на мою бабушку, умевшую заразить человека вдохновением, ничего не требуя для себя самой.

Неловкость возникла лишь однажды, когда Людвиг принес блюдо с бутербродами и не сумел уговорить Роже съесть хотя бы один из них. Гость категорически отказывался ото всего, чем бы его ни потчевали. Мы вяло жевали в томительном одиночестве, и в отместку я не позволяла Роже завести отвлекающий разговор, пока не добилась признания, что он не ест «ничего такого, чего животное не отдает человеку добровольно». (Роже тут же оговорился, что прекрасно сознает всю условность подобного принципа.) Увидев наши сочувствующие взгляды, он быстро и тихо произнес: сколько голодающих в мире можно было бы накормить тем, что выращивается для животных, которых мы затем зверски истребляем себе на потребу.

Ему довелось побывать на одном мясоперерабатывающем заводе, и там он видел, как целыми вагонами привозили ошалевших от ужаса свиней, которых машины в считанные секунды забивали, а туши моментально разделывались. После экскурсии ему подарили четыре сорта свиных консервов. Содержимое жестяных банок еще недавно было теми живыми существами, которые вместе с ним миновали заводские ворота. (Что это он делал там так долго? — подумала я вполне серьезно.)

Людвиг, слыша подобные речи, готов тут же и от души поддержать их, что не мешает ему уплетать один кусок колбасы за другим, пока он не наестся досыта. Я же, теряя аппетит, начинаю придумывать колкости, чтобы разоблачить сентиментальность и непоследовательность вегетарианцев, но задаю в конце концов один и тот же вопрос:

— Что же вы тогда едите?

— Ах, мало ли вегетарианских блюд…

Жаль, что я ни одного не запомнила. Я чересчур скептически настроила себя по отношению к новоявленному пропагандисту кушаний из сои и, пожалуй, многовато выпила. Отрезвление наступило, когда Роже заговорил об ароматнейших, скоромнейших и неведомых нам деликатесах, приготовляемых в стеклянных чудо-печках. Но слушала я его невнимательно, а через день, в воскресенье (почти всю субботу я проспала), мы уже не возвращались к этой теме. Для подобных откровений не было ни времени, ни желания. Не хотелось портить установившегося между нами контакта и мешать Роже, которого, несмотря на быстрый темп экскурсии, наш город весьма заинтриговал. А город под этим восхищенным взглядом и впрямь становился интересным, даже красивым. Он встречал нас радушием, где бы мы ни появлялись, — и все благодаря присутствию Роже.

Я по-настоящему поняла это, когда мы зашли пообедать в парковый ресторанчик. Гардеробщик, почтенный пенсионер, жестом указал нам на табличку, висевшую в вестибюле. Кухня уже не работала. Он строго смотрел мимо нас, пока мы совещались, и я заметила, как помрачнела Иоганна, сообразив, что здесь нам не повезло.

— Оденься, — велела я ей и попыталась засунуть ее правую руку в рукав куртки. Тогда Роже обратился к четвертому среди нас, молчавшему до сих пор. Куда бы пошел обедать он, гардеробщик, оказавшись на нашем месте?

— Я? — спросил старик.

Он повернул свое строгое, замкнутое лицо к доверчиво улыбающемуся Роже.