Михаил Енотов - Коробочка с панорамой Варшавы

Вообще, я никогда не любил спать днем, но на этот раз сон меня не спросил. Когда я проснулся, за окном едва смеркалось. Мне невольно стали вспоминаться события уходящего дня. Почему-то спросонья я пребывал в твердом убеждении, что разбитое окно, футболка, облитая квасом, увольнение из “Яла”, потоп, порванная струна – все это было неделю или две назад. Я пошел в туалет и услышал голоса, доносящиеся с кухни. Стоя над унитазом, я вслушивался в них. Не разобрав слов и даже не опознав говорящих, я предположил, что отец привел друзей. Обычное дело по пятницам. Хотя чаще он кутил вне дома, иногда все же звал коллег в гости. Похвастаться новыми технико-фурнитурными покупками и выпить за еще одну пятидневку, отправленную в компостную яму кармы. Я сплюнул, смыл и, произнеся про себя “аминь”, покинул туалет. Неплохо было бы чего-нибудь съесть, но идти на кухню не хотелось – терпеть урчание в животе улыбалось мне больше, чем здороваться с сорокалетними yuppy. Поэтому я пошел в спальню с надеждой найти в стоге пятидесяти телеканалов хотя бы ржавое шило. Что-нибудь вроде футбольного матча или викторины. Судьба уберегла меня от внутричерепной содомии – я увидел на кровати мамину сумку. Теперь я понял, что на кухне сидят никакие не друзья отца, но заходить туда хотелось мне теперь еще меньше. Я отчетливо представлял, о чем сейчас разговаривают родители – там, на кухне. Отец, мама и, что самое ужасное, Вероника. Ладно, ведь это и моя санта-барбара, – сказал я себе и пошел к семейному очагу, который вот-вот должен был разрастись до пожара. Только я появился на кухне, как пылкая беседа оборвалась, будто бы ее и не было вовсе. – Привет, – сказали родители почти хором, только мама еще добавила “Миш”. – Привет, пап. С приездом, мама.

Они сидели за столом, а Вероника стояла рядом, прислонившись к кухонному гарнитуру. И все они смотрели на меня так, как будто я должен либо сию же секунду сказать что-то веское, либо провалиться под землю. Не найдя никаких, подходящих для этой ситуации, слов я был намерен ретироваться. – Как дела, сынуль? – остановила меня мама. Вряд ли ей сейчас хотелось услышать дежурное “нормально” – скорее, она просто не хотела, чтобы я уходил. – Не знаю, а у вас? – Да вот... сидим, – тоном отец явно намекал на необходимость моего скорейшего исчезновения с кухни. – Что-то типа семейного совета..? – промямлил я. Теперь мне почему-то было также неудобно уходить, как и минуту назад входить сюда. – Типа да, хочешь позаседать? – спросил отец, и Вероника ухмыльнулась. Я посмотрел на нее: она вдруг представилась мне старой. Я прямо увидел ее толстозадой теткой с дурацкими сережками. И не то, чтобы Вероника выглядела в тот момент взрослой – просто я как-то случайно заглянул во временную дыру. Такое находило на меня иногда. – Нет, я лучше пойду, – сказал я, взял со стола пряник и вышел. Мне теперь не хотелось смотреть телевизор, и играть на гитаре не хотелось – хотелось, может, почесать Патрика, но тот, естественно, сидел на кухне. Он тоже наверное чувствовал что-то неладное, но его лишним не считали. Я подумал, что при Славе родители бы вообще постеснялись устраивать подобного рода разборки. Он ведь уже тогда жил в Москве, зарабатывал не меньше отца и вот-вот собирался жениться. Интересно, а он все такой же набожный? – я вдруг понял, что соскучился по брату. Слава действительно с самого детства был очень набожным. Впрочем, слово “верующий” по отношению к нему я всегда избегал употреблять. Но, тем не менее, в его комнате всегда была специальная полочка для иконок, распятия и псалтыря с библией, которые он, конечно же, никогда не читал. В четыре года Слава сам попросил, чтобы его крестили, в то время, как я – мне было два – писался в штанишки уже крещеной пиписькой. Даваника рассказывала, что до крещения Слава моргал – у него было что-то вроде нервного тика – а после якобы перестал. Не знаю, может и так, но я всегда смеялся над Славиной “верой” и подтрунивал. Сам я относился к религии скептически, а когда в тринадцать лет поверхностно увлекся эзотерикой, в голове моей закипела такая ересь – хоть святых выноси... вперед ногами. Помню, когда мне нужно было от Славы что-нибудь, что он наотрез отказывался исполнять, я, будучи младше и соответственно слабее, прибегал к одному методу. Подлому и даже варварскому: я хватал с полки какую-нибудь иконку и грозил Славе, что в случае отказа помочусь на нее или просто брошу в унитаз. – Ух я сейчас твоего бородатого, – обычно мне попадался кто-то из угодников, а они, как ни странно, все бородатые. – Подожди-ка, Слава, по-моему, он что-то говорит... Слава, он просит выполнять все мои требования, и я советую тебе к нему прислушаться. Слава каждый раз обещал меня побить, но в итоге все равно “прислушивался к бородатому”. Я решил срочно позвонить ему. Нет, не “бородатому” – Славе. Считая гудки, я проговаривал про себя: “Эй, чертов успешный человек, оторвись от своих чертовски успешных дел и возьми трубку – это звонит твой брат”. – Слушаю... – Привет, братушка! – Миша, ты? – А ты уже не узнаешь домашний номер? – Похоже, грешен... Как дела-то? – Твоими молитвами.., – сказал я и захихикал в трубку.

– А серьезно? Давно все-таки не виделись. – Почему ты раньше не сказал? – одним ухом я слышал, как с кухни вопила мама. – А то ты мне много говоришь! – отец всегда был более уравновешенным, но сейчас и он уже срывался на крик. – Шесть лет сидела, теперь снова в говно вляпалась, а выходит, что во всем виноват я?! – Мы сейчас не об этом говорим! – Да разве у меня дела.., – “кухня” так орала, что мне пришлось уйти на балкон, чтобы нормально разговаривать. – Чем занимаешься? – Сейчас стою на балконе, вот увидел в пепельнице хороший бычок – теперь буду курить. – Ты же вроде не курил... Хотя понимаю. – Когда приедешь-то? Я что-то уже соскучился по тебе засранцу, – я прикурил, чуть не спалив себе при этом брови. Это, видимо, было мамина зажигалка, потому что только у нее была привычка ставить огонь на максимум. – Приеду наверное в конце лета – на день рождения деда. Или в начале осени на родительскую годовщину. – Хорошо, если так. – Да, обязательно надо всех навестить. Я все равно решил никуда не уезжать – с этими курортами тоже мороки полно. И свадьбу мы пока решили отложить – спешить некуда. Так что проведу отпуск с семьей. Как, кстати папа с мамой поживают? Может, дашь трубку кому-нибудь из них? – Они уехали... в магазин... покупать тостер, – начал я завираться. – Какой еще магазин? – Или фритюрницу – не помню. – Нет, я имею ввиду, какой магазин в это время?

– Ну... там вроде до одиннадцати, – ляпнул я, а про себя подумал: – Уж лучше бы сказал, что они пошли в планетарий. – Ясно. Как они в целом-то поживают? – Не болеют, – меня закусали комары, поэтому я сделал последнюю крепкую затяжку и вышел с балкона. – Все, я не хочу ее видеть в нашем доме! – сразу же обрушился на меня мамин голос. – В моем доме я решаю, кого видеть, а кого – нет! А ты скоро к маме своей жить отправишься! – отец разошелся не на шутку. – Ты мне не указывай! Давай разводиться и размениваться, если ты всерьез решил с ней жить! – Ладно. Передавай им привет. – Что? – я добежал до ванной и заперся там. – Пока, говорю. – Ладно, до встречи, – сказал я и положил трубку. У меня возникло чувство, будто бы я забыл сказать Славе что-то важное. Сидя на бортике ванны, я включал-выключал воду в раковине и наконец вспомнил: я же хотел рассказать ему про сантехника и перстень. Звонок в дверь. Кто-то жал на кнопку так долго, что я, пожалуй, впервые дослушал эту классическую, но оттого не менее скверную, мелодию до конца. Либо сантехник забыл у нас какую-то государственноважную гайку и вернулся за ней, либо это один из маминых кредиторов, – подумал я. Отношение вероятностей моих догадок было примерно один к сотне – соответственно. Вообще, в таких случаях было несколько планов действий. А: выключить свет и не подходить к двери, делая вид, что дома никого нет. Б: выйти к двери и соврать, что мама где-нибудь в Саратове и приедет только на следующей неделе. В: выйти к двери и, вопреки уговорам мамы, сказать что она дома, тем самым обрекая себя на прослушивание, как минимум, получасовой арии гавкающей жопы.