Михаил Енотов - Коробочка с панорамой Варшавы

В данном случае свет горел сразу в нескольких комнатах, а кухонные оры слышались, наверное, даже в подъезде – так что А и Б отпадали. К тому же, когда визиты кредиторов случались при отце, он обычно заставлял маму выходить к двери и самой объясняться с ними. Я сам ненавидел иметь дело с “Альфией и товарищами” – отвечать на их вопросы, терпеть их нападки, выслушивать угрозы – это было настоящей пыткой для чувствительного юноши. Но сейчас, когда маму атаковали “изнутри”, удара “извне” она могла не выдержать, поэтому я направился в прихожую, чтобы прикрыть маму хотя бы с одного фланга. Однако, папа опередил меня. В том плане, что заставил маму выйти к двери. Когда я дошел до прихожей, там уже стояла Альфия и с ней еще какой-то мужик. Альфия и сама не была светской львицей, а спутник ее – тот вообще, как будто из джунглей вылез. – Альфия, на следующей неделе у меня зарплата будет, – завела свою шарманку мама. – Выходные – крайний срок. – Никаких выходных, – разговаривая с жутким татарским акцентом, Альфия словно кудахтала. – Давай сейчас все, что есть, и еще, где хочешь, сели у себя моего человека. Да, видимо, у Альфии не было “своего человека”, который напоминал бы человека чуть больше, чем это пугало, – подумал я. Скрестив руки на груди, я стоял в прихожей и давился смехом, пытаясь, однако, сохранять суровый вид. – Кого селить?! Куда селить?! Ты с ума сошла?! – мама была на грани истерики. – Это мой родственник. Зовут Газинур. Пока он будет у тебя жить, я буду вычитать из долга по 3000 рублей в месяц, – объяснила все Альфия. А сам Газинур в это время рассматривал искусственную пальму, что стояла у нас возле вешалки. На лице дикаря ясно читалось сомнение: настоящее дерево или нет. Я все ждал, что он потянется к листу пальмы и пощупает.

– Так, Альфия, никто у нас жить не будет, – мама закурила прямо в прихожей. – Нет, нет, я все сказала – 3000 тысячи в месяц. – А это с питанием? – спросил я, не сдержавшись. – Что? – Альфия произнесла это так, будто бы я должен немедленно извиниться. – Миш, уйди – я сама разберусь, – мама выглядела очень уставшей; я не стал ей перечить и ушел, хотя мне очень хотелось увидеть, как Газинур потянется к пальме. Только я ушел, как в прихожую вышел отец. В два голоса, почти каноном, они с Альфией стали лаять на маму. Это было ужасно; мне стало жалко маму, но в прихожую я возвращаться не стал. При таком шуме невозможно было смотреть телевизор, тогда я достал из отцовской тумбочки ручку и блокнот. Мое увлечение рисованием осталось в детстве, но иногда от безделья я черкал чтонибудь – это меня развлекало. В блокноте я нарочито примитивно и коряво нарисовал дерево, упавшее на домик, женщину с мужчиной, выкарабкивающихся из-под руин, и яблоки, рассыпавшиеся по лужайке. В задумке еще был мальчик, которого хватает за ногу огромный червяк, вылезающий из несоразмерно крохотного яблока – замысел был не реализован, потому что от шума у меня разболелась голова. Я отложил блокнот, накрыл голову подушкой, и мне едва еще удавалось думать. Внезапно я сделал открытие: счастливых людей не бывает. Если всерьез озадачиться, то можно найти даже китового скунса, но счастливого человека не сыщешь, – заключил я. Молодящийся отец с маленьким членом и “маленькой” любовницей; вечно скрывающаяся мама с судимостью, черт знает, за что, и долгами, черт знает, за что; успешный Слава с его занудой-невестой и занудой-Богом; наркоман-дядя с его умершими сыном и Сынком... убийца-сосед, карлик-сантехник, Карина в очках, Вероника в мини-юбке, чокнутая с тархуном, замарашка с квасом, все эти пингвины, чайки, индюки, орангутанги, дикари и психи... Разве кто-то из них счастлив? – спрашивал я себя. Крики почему-то стихли. Я встал, пошел в свою комнату, оделся; голова просто трещала. Я вышел в прихожую, там стоял этот Газинур. Все ушли в зал, а он так и стоял возле пальмы, как идиот. – Ты чего стоишь здесь? – спросил я, завязывая шнурки на кедах. – А что такое? Стою... – Иди отсюда. – Нет, никуда не пойду. Вы деньги занимали. Ваши проблемы. Мне Альфия все рассказывала. Буду здесь жить, – зачирикал дикарь, все время отводя глаза. Не знаю, что на меня нашло – может, его акцент окончательно вывел меня из себя – я схватил этого Газинура за рубашку на груди и, вытолкнув его за дверь, сам вышел следом. – Ты что делаешь?! Припадочный что ли?! – дикарь перепугано смотрел на меня и как-то странно дергался, будто бы собирается пуститься наутек. – Тебя ударить? – спросил я, хотя сам даже и не знал, что делать в случае положительного ответа. – Хазар мин сина ударю блядь аузынна сэгим*****! – дикарь немного отпрянул назад и пнул меня чуть ниже колена, не причинив мне ни малейшей боли, а лишь запачкав джинсы. Эту инсинуацию я расценил как положительный ответ на мой вопрос, однако, теперь я почему-то не растерялся. Первым ударом я, промазав, примял ему ухо, а вот вторым попал в зубы. Точнее в десны – зубов у дикаря почти было. – Я сейчас милицию вызову, – проговорил он, прикрывая кровоточащий рот ладонью. Я понимал, что правильно теперь было бы тумаками и пинками гнать дикаря на улицу, но мне стало как-то жалко его, и от этого хотелось самому убежать.

Тут приоткрылась соседская дверь, и количество уродства на квадратный метр подъезда удвоилось. – Кто орал? – сосед заговорил дерзко, но из-за двери выходить не решался. Вместо ответа я просто пнул по двери так, что она захлопнулась, вернув его рыло обратно в конуру. Видимо, уверовав после этого в искренность моего гнева, дикарь бросился бежать. Я дождался, пока за ним хлопнет дверь, и тоже поспешил покинуть подъезд. Не знаю, куда спрятался Газинур, но, когда я вышел из подъезда, его нигде не было. Я подумал, что он мог забраться в мусорный контейнер – с таким маскировочным костюмом, какой был на нем, лучше укрытие нельзя было придумать. Впрочем, я и не собирался искать Газинура – разве только для того, чтобы извиниться. Не зная, куда пойти, я просто пошел по той дороге, по которой раньше ходил в школу: мимо овощного магазина, парикмахерской, поликлиники, почты, художественной школы и ЖЭУ. По пути я начал перебирать знакомых – тех, к кому сейчас можно было пойти. Не загнув ни одного пальца, я осознал, что “рубаха-парень” и “душа-человек” – это не про меня. Правда, один вариант все-таки пришел мне в голову: мой приятель работал охранником на автостоянке неподалеку. Загвоздка была в том, что я не знал, дежурит ли он в эту ночь или нет. А на телефоне, как назло, кончились деньги. Шел я почему-то быстро, хотя мне некуда было торопиться. Из какого-то летнего кафе доносилась музыка – я остановился, прислушался – это был Modern Talking. Квартет – Томасу и Дитриху подпевали два быдлофальцета – исполнял один из шлягеров начала девяностых. Даже не знаю, какая публика отвращала меня больше: пингвины из ресторанов типа “Яла” или быки из кафе типа “шатер”. Проходя мимо почты, я вдруг вспомнил про письмо Самата Ниязовича. Сунул руку в задний карман – оно все еще было там. Я опустил листок в ящик и с чувством выполненного долга пошел дальше. Только уже возле ЖЭУ я понял, что совершил глупость вполне соответствующую содержанию письма – я бросил его в ящик без всякого конверта. Все равно, что в мусоропровод спустил. Вдруг вдалеке я увидел три мужские фигуры, и мои волнения по поводу “потерянного” письма сменились волнениями за собственную задницу. Я уже уверил себя, что навстречу мне идут пьяные гопники – не иначе; сворачивать было поздно. Мой мозг тут же сам собой начал вырабатывать варианты ответов на вопрос “есть курить?”. №1 – самый дипломатичный: “Не обессуживай, братан, не курю”. №2 – лучшая защита – нападение: “Нет, братан... а есть у когонибудь позвонить на минутку?”. №3 – зловещие силуэты все приближались: “Нет, пацаны, но могу мелочугой выручить”. Они были уже совсем близко; какой-то непонятный лязг, сопровождающий их движение, становился все громче. И вот страх разинул свои огромные глазища и прошептал мне: “Третий, Миша... однозначно третий”. Я чуть не рассмеялся, когда мимо меня прошли три парня c длинными волосами – в темноте я разобрал надпись на футболке одного из них – “Iron Maiden”. И у каждого на бедре болталось по цепочке – они-то и лязгали. Мне всегда было интересно, откуда эти металлисты берут свои цепи. Монофоническое соло из песни Blur “You’re so great” запиликало в ночной тиши, а карман мой загорелся зеленым светом. Звонила Карина – эту мелодию для нее я сам забивал на телефон, когда мы только начинали встречаться. – Привет, – голос Карины был уже немного пьяный. Это значило, что сама она была пьяна в стельку. Ей всегда как-то удавалось сохранять трезвый голос до самой крайней степени опьянения.