Игорь Адамацкий - Птицелов

Борис Иванов вспылил:

— В последнем ряду сидит тот, кто предлагал отобрать паспорта у членов Клуба-81 и самих членов клуба отправить в Сибирь!

Этот «тот» тотчас же вышел.

Юрий Андреев растерялся. В защиту поднялись только А. Арьев и Я. Гордин.

Возникало демократическое движение в Ленинграде — народный фронт, в том числе и на «площадке» нашего клуба, и оно набирало обороты.

Однажды я оказался на Исаакиевской площади среди митингующих по поводу реконструкции «Англетера», где С. Есенину «помогли» с самоубийством. [116] Отчим рассказывал, как наблюдал картину: Есенин овсом из своего котелка у подъезда гостиницы кормит лошадь.

Коршунов разглядел меня среди митингующих:

— Игорь Алексеевич, а вы почему не среди ораторов?

— Да пусть молодежь поговорит. Кстати, Павел Николаевич, а почему рецензии на «Круг» в газете «Московские новости» столь разнятся на русском и английском?

Его спутник сказал:

— Вы врете.

Коршунов поправил:

— Адамацкий никогда не врет, он или говорит правду, или ничего не говорит.

Клуб неизбежно начал «таять» — каждый выбирал свое. Целеполагаясь на собственный выбор. Некоторые члены клуба становились членами разных «союзов писателей», в том числе и заграничных. Понятия «робин гуд» и «бедный робин» не всегда совпадают. Так же, как «мочь» и «смочь».

Позже я понял, что и Андреев, и Коршунов тоже были жертвами каждый на свой лад.

В апреле 90-го я решил другу в Копенгаген отвезти «бесик» — бело-сине-красный триколор, который тогда еще не был флагом России. Пришлось ехать поездом, потому что я боюсь самолетов, и через две страны, Финляндию, Швецию и в Данию. Флаг, чтобы застелить стол, поставить бутылку и хорошо выпить за разговором. И чтобы потом купить любимым девушкам по тряпочке на распродаже.

Перед границей в вагон вошла неласковая таможенница в форме, долго перебирала мои бумаги, которые вез с собой, спросила, сколько у меня денег, я ответил, что очень мало, и она, успокоившись, ушла, не попрощавшись и не пожелав доброго пути. Я вышел в коридор, чтобы дождаться финской таможенницы, которая могла оказаться привлекательней, чем прежняя, и рассматривал мусор вдоль поездных путей, сопровождавший дорогу от самого Ленинграда, как будто мусор нельзя было заранее собрать и выкинуть за границу, чтобы буржуям мало не показалось.

Но вошел мужик, уже в своей форме. Ему я сказал, что оружие и наркотики я оставил дома, и предложил со мной выпить, — у меня с собой были две бутылки водки, одну из которых я, по тогдашним правилам, несколько отпил, как будто для собственных надобностей. Он почему-то отказался, рассмеявшись по-русски.

На вокзале Гельсингфорса меня удивила столь ранняя клубника и фрукт по имени «киви», которого я дотоле никогда не видел, и потому на поезде двинулся на юг, чтобы попасть на паром в Швецию.

Паром поразил меня, деревенщину, вместимостью людей и машин, и пришел он точно в восемь утра. По подземному переходу увидел, как у нас, музыканта со скрипкой и шляпой у ног, машинально бросил наш большой металлический рубль и перепрыгнул через низкий турникет. Вагончики метро показались мне меньше наших, какие-то игрушечные, облепленные рекламой и с лицами негритянской национальности. Показалось, что негров всегда больше, чем остальных.

От вокзала до следующего парома надо было добираться на поезде. Вагончики поезда также были похожи на игрушечные. Я взял вагон для курящих. Напротив у окна сидела молодая американка, которая по студенческой халяве путешествовала куда хотела. Она курила «Мальборо». Я предложил свой «опал». Ее удивлению не было предела:

— Is that smoking?

Мне стало стыдно, как будто я предложил самосад или махорку. Подумаешь, цаца. От болгарского «опала» морду воротит.

А мой паром викинг-лайн я прошляпил, он ушел раньше, даже не прогудел на прощанье. Пошел на тот, который как раз готовился отчалить. Объяснил, кто я, что я и зачем. Посовещавшись при мне с какой-то начальницей, меня пустили на самую верхнюю палубу у большого окна в большом самолетном кресле прямо перед большим экраном телевизора. Можно было откинуться, вытянуть ноги и смотреть в шикарное окно, где далеко внизу крошечные пароходики были игрушечными, как в моем взрослом детстве. Был у меня небольшой паровой катер. Набираешь воду в котелок, ставишь под него плоскую свечечку, и он пошел пых-пых-пых-пух кругами в ванной.

На пароме, как только он пересек воображаемую границу, бабульки, сидевшие рядом, куда-то потянулись с кошелками. Вернулись, отоваренные огромным количеством алкоголя. Я удивился: неужели они могут все это выпить? А потом на третьей палубе долго наблюдал за шведом, сосредоточенно работавшим с игровым автоматом. Когда из автомата нескончаемо посыпались монеты, я следил, что будет дальше. Он вытащил из кармана большой полиэтиленовый пакет и молча горстями уложил все. Пальцы рук шведа были волосатыми.

Вокзал в Копенгагене тоже был маленький и уютный. Борис меня предупреждал: в случае чего, зови на помощь так — « хальп! », и тотчас, как черти из ларца, появятся полицейские. Я так и сделал, походил вокруг вокзала, вижу — нет такси. Вернулся внутрь и — «хальп!», и тотчас, как в сказке, выросли два здоровенных полицейских по обе стороны от меня, по виду датчане. Вывели меня на улицу, позвали такси. Таксисту я показал листок с адресом, и этот мазурик повез меня окружными дорогами, чтоб денежку срубить. Оказалось, от вокзала пешком было минут восемь. Все, как у нас.

На следующий день Борис говорит:

— Хочешь заработать?

— Что надо делать?

— Покрасить ванную комнату бывшей дипломатке.

Пошли. Она когда-то работала в датском посольстве в Москве, вышла в отставку и теперь была на заслуженном отдыхе. В центре города она занимала этаж на самом верху дома — обширную мансарду со стеклянной крышей. Она сказала:

— Пойдемте вниз в «лаки-краски».

В магазинчике-живопырке мы показали образец цвета, который я отколупнул от батареи парового отопления. Хозяин веером распустил образцы, сравнил, потом поставил под агрегат две банки, одну с белой краской, и машина все перемешала в точности. Упаковал краску и все необходимые приспособы.

Она отдала ключи от квартиры, сказала:

— Завтра можете начинать, два дня меня не будет.

На следующий день на столе перед окном лежала связка бананов, шесть бутылок пива и кипа газет «Правда».

Да и работа была не маленькая: ванная комната — хоть танцы устраивай. Распахнул окно: красота! Город как на ладони. Внизу сплошные крыши, и каждую можно рассматривать по отдельности. Работа была принята, и я получил свои триста марок.

Борис с супругой Людмилой с утра отправлялись на службу, и я до вечера бродил по городу. Но пора было возвращаться. Больше недели мне всегда за границей трудно выдержать.