Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Это был бы не ты... Давай сегодня визитируем к Канопусу, а завтра сядем в бессветный поезд и поедем в деревню. Я соскучилась по матери и Герасиму.

— В деревню — хорошо. А зачем мне Канопус? Что в нем?

— Вот и познакомитесь. Он человек забавный и легкий. Шутник и остродум.

В центре города, в тупиковом переулке, тремя ступеньками вниз, в полусухом подвале, где в жару настаивался неистребимый запах плесени, остановились они перед узкой дверью, орнаментированной по углам витиеватым чугунным литьем, — русалки, танцующие на собственных хвостах. Хвост одной русалки был отогнут и служил дверной ручкой. В середине двери на фанерке от посылочного ящика поверх плохо отмытого прежнего адреса было крупными буквами написано: «Канопус!!! Вакханальные, гименейские, прочие песни для соло и многоголосия».

Мария уверенно отогнула книзу русалочий хвост, открыла дверь и за руку ввела К. М. за собой. В просторном, неровно освещенном зале с двумя большими окнами, драпированными желтым струистым шелком, стояли вдоль стены старые, обитые кожей стулья, а у другой стены — узкий протяженный низкий стол с инкрустированной столешницей и толстыми резными ножками. За столом друг против друга, разделяемые большим зеленым светильником, сидели, склонившись над бумагами, две суховатые и безгрудые женщины лет по пятидесяти каждая, а посредине комнаты не торопясь ходил от стены к стене высокий мужчина в пышной цирковой шевелюре и что-то бормотал, дирижируя длинным, как карандаш, указательным пальцем.

— Записали? — спросил дирижер. — Тогда поехали дальше. Диктую: мы не загоним в ярости коня...

Одна из женщин подняла мятое в морщинах личико.

— Павел Иванович, может, лучше так: мы не загоним в гневе скакуна?

— Клавочка? — вопросил Павел Иванович. — А рифма? Скакуна — не хрена?

— Хорошо, хорошо, — склонилась Клавочка записывать.

Павел Иванович вдруг заметил вошедших, близоруко всмотрелся, улыбнулся большим зубастым ртом и стал похож на клоуна.

— Девушки, гляньте, кто у нас гостюет! — воскликнул он с привычной душевной радостью. — Это Мэри и ейный сомэритянин! — Он в один шаг пересек залец и протянул Марии широкую руку, а другую подал К. М. — Марусенька! Кирилл Мефодиевичус! Рад. Польщен. Тронут. Наслышан. Весьма. Душевно. Вы, бают, прямо-таки врачеватель душ. Каюсь, и я в одну из тягостных минут воспользовался вашей добротой. Неужели не помните? Мы с вами тогда до-о-олго по телефону общались.

— Извините, не помню.

— Запамятовали? Не беда. Нас много, а вы один такой. — Павел Иванович просторно двинулся к стене, легко поднял два тяжелых стула, плотно поставил возле стола. — Прошу присесть. Клавочка, будьте любезны, сотворите нам чайку с бубликами.

Клавочка поднялась и вышла в боковой проход, отгороженный занавеской под цвет обоев.

— Мы с вами раньше не встречались? — спросил К. М. — Вы кого-то мне напоминаете.

— Не исключаю, — Павел Иванович рассмеялся, встряхивая пышной шевелюрой. — Кого же именно?

— Именно Гошу.

— Верно. Имел радость пестовать. Это мой племянник.

— Тогда отчего у него на марьяже не были?

— Был, но в другой день. Гоша всю неделю пропивал свою свободу с небольшими порциями гостей. Даже невеста устала надевать фату с понедельника до субботы.

Мария рассмеялась, и Павел Иванович продолжал:

— Его, бедолагу, с детства пугали: вот женишься — узнаешь, почем фунт лиха. И к этому он готовился, как к подвигу.

— Хорошо, если подвиг не напрасен, — заметил К. М.

— Надеюсь. Жена у него славная, смелая и не занудливая. Ничего страшнее жены-зануды нет на свете. У меня была такая. Вспомнить жутко. — Из-за этого я и стал поэтом.

— А ваша жена... вы ее убили?

— Зачем? — Павел Иванович мечтательно улыбнулся. — Разве можно убить ужас? Нет, я поступил хитрее. Я выдал ее за другого. Года полтора искал подходящего, а потом больше года готовил его. И ее тоже. Это была блистательная партия! Самая блестящая выдумка в моей жизни!

— И они счастливы?

— Несомненно. Недавно я случайно встретил их на улице. Так я крестился и кланялся им вслед и благодарил небеса за блаженство избавления.

Вошла Клавочка, толкая перед собой трехэтажный поднос на колесиках. Стали пить чай с колотым сахаром и бубликами с маком. Вторая девушка — ее Павел Иванович ласково величал Дусей, хотя называлась она, по-видимому, иначе — больше молчала и в ответ на обращенные к ней вопросы смущенно улыбалась аскетическим увядшим лицом.

— И вы привыкли к своему псевдониму?

— Все привыкли, и я привык. Натуральная моя фамилия — Гомофилов. А псевдоним — аббревиатура с ошибкой. Нужно было «к-о-нопус», то есть «конторский опус»... Н-да... Как-то, лет десять назад, собрались мы здесь с девушками, они у меня выпускницы бибинститута, и решили: человеку нужна духовная полнота, то есть счастье нищеты. В противоположность нищете счастья, то есть материальный полноте... Поначалу было невероятно трудно, — не знали толком ни стихотворных размеров, ни рифм. Вспомнить стыдно. Особенно мучились с первым стихотворением. Оно так и не получилось. Помните, девушки?

— Помним, — зардевшись, ответила Дуся.

— А первая наша строчка! Это как встреча с юностью! Что-то знакомое и все — другое!

К. М. слушал молча, хмурился, улыбался, зато Мария так и тлела от удовольствия забавы.

— А первый успех Канопуса?

— Это было фантастично! Первый восьмистрочник про грусть-кручинушку-похмелье я загнал у пивного ларька. Девушки стояли поодаль, наблюдали, а я подошел к очереди и стал предлагать. Продекламировал. Понравилось. Один лохмач купил за восемьдесят три копейки. Все, что у него было. Дальше — больше: вошли во вкус. А теперь от заказов отбоя нет. Вы знаете, Марусенька, к нам и профессионалы, бывает, захаживают присмотреть кое-что. Заготовки им продаем. А недавно для одного заслуженного лауреата книгу состряпали. Ну, с таких мы берем по высшему разряду.

— И платят? — Мария смеется. — Ай, молодцы вы.

— Платят, куда они денутся? Когда у них собственный талантишко, какой был от рождения, весь выдохся и исчерпан. Правда, девушки?

Клава и Дуся согласно кивнули.

— У нас на такой случай полная церемония разработана. Я изображаю гениальность, которая стыдится чужой бездарности, а девушки изображают скорбь при виде жадности клиента. В нужный драматический момент торга мы включаем магнитофонные записи голосов Пушкина, Тютчева, Надсона. Еще чаю, Марусенька?

— Если не трудно, еще чашечку.

— Сахарку возьмите... Так и живем. А в прошлом году мы выиграли приз на международном форуме импровизаторов — версификаторов. За победу в пяти из восьми видов программы. Первое место взяли китайцы — «за символику». Второе — американцы — «за энергию высказывания», третье — мы «за чистоту нравственного чувства». Да что это я все про нас? Как у вас настроение?