Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Неважное, — ответил К. М.

— А почему? Работа трудная? Зато возвышенна... Мы с вами заботимся о тончайшей субстанции человека — о его душе. Вы первым идете — восстанавливаете внутреннее равновесие. А следом за вами я с девочками обращаю душу к образу красоты. Девушки, я не сильно завираюсь?

— В самый раз, Павел Иванович, — Дуся смутившись, хихикнула.

— Так что все мы почти ангелы, правда? И самый главный ангел — Мария. Когда вы возноситесь?

— Скоро.

— Это прелестно! — воскликнул Павел Иванович, посматривая с грустью на К. М. — Не печальтесь. Пройдет совсем немного времени, каких-нибудь два-три столетия, и Мария вернется, чтобы никогда с вами не разлучаться.

— Вы верите, что я выдержу столько? — спросил К. М.

— Не сомневайтесь. В вас породистая черта — терпение. Когда-то, лет четыреста тому назад, ваш полудикий предок дал обет терпения, и это помогло ему выжить и закрепилось в последующих поколениях. Может быть, только это и закрепилось, — Канопус весело рассмеялся, и девушки заулыбались.

— Я представлял вас совсем иным, — признался К. М. — Здоровым, энергичным. Этаким бойцом, готовым при первом сигнале трубы вскочить на коня, рваться в атаку.

— А нашли меня и двух старых дев! — подхватил Павел Иванович, воздев длинный палец. — Какое разочарование для утешителя! А война, мой дорогой утешитель, остается войной от пеленок до гробовой крышки. Каждый ведет свою личную войну, иногда и не одну. Но воюют все за разное — кто за чистое, кто за грязное. Извините за невольную рифму — привычка.

— Павел Иванович, — попросила Мария, — на прощанье что-нибудь для меня...

— С удовольствием, Машенька. Ну-ка, Дусенька, посмотрите, что у нас на сегодня? Так, благодарю. Нет, это не годится. Это для солдатских писем по двугривенному за строку. Разве это? Опять какие-то казарменные мотивы. Ну и выражения у вас, Клавочка, откуда вы их берете? Ага, нашел. Вот это, Машенька, как будто специально для вас. Клава, будьте любезны, дайте мне вот тот конверт. Да, именно этот.

На улице в свете витрины магазина К. М. вытащил из конверта листок и прочитал:

Мы разучились бешено любить, сходить с ума в отчаянной разлуке, дарить цветы и горечь счастья пить, и целовать возлюбленные руки. И жизнь нас растолкала по углам жевать огрызки вяленой удачи, пыль собирать, лелеять ветхий хлам, плодить вранье и утешенья клянчить. Мы не загоним в ярости коня в полете за украденной победой, и безрассудство выбора кляня, никто за нами не протопчет следа. (Канопус).

Дурной сон вокзала. Ржавый запах вагона. Жующие, сопящие, храпящие с закрытыми глазами люди. Упорное безумие колесного стука. Заспанные проводники из конца в конец вагона. Бесцельное ускользание грязных от копоти телеграфных столбов. Изнуряющие, как похороны, стоянки у каких-то ненужных станций. Снование работных людей, изображающих производительность труда. Низкое, напрягшееся влагой серое небо в черных пятнах. Изредка паровоз в отчаянии вскрикивал: «туда-а-а-а!» и, будто уходя от погони, рвался вперед сотней изношенных колес

Всю ночь Мария проспала на плече К. М., дышала ровно и мирно, иногда вдруг взволнованно произнося короткие неведомые неразборчивые слова, и всю ночь, не переставая радоваться, он смотрел в ее лицо.

Все было как вечность тому назад. Обшарпанные низкие толстые колонны вокзального строения. Бутафорский забор. Еще мощные, но от пыли вялые, занюханные собаками лопухи. Малолюдье. Одинокий носильщик с тележкой, он же по совместительству дворник, сторож и старожил. Грузовик с распахнутыми дверцами кабины и свисающими ногами спящего шофера. Телега Герасима, та же, но вместо тракторных сидений набросано сено, накрытое выцветшим вытертым брезентом, одно колесо новое вместо прежнего, хромого, и мерин, осоловевший от жары, размеренно, как нанятый, хлестал себя по бокам укороченным кособоким хвостом.

— Деревня вымирает, — говорил К. М. — сотни тысяч домов опустевают, и в будущем оставшиеся деревеньки огородят бетонной оградой и станут показывать туристам: вот Герасим, вот его мерин, вот их общая телега.

Герасим, увидев Марию, замычал радостно, принял ее со ступеней вагона в широкие ладони, поставил на землю, улыбаясь во все щеки, потрепал по плечу, подхватил поданный братом пузатый рюкзак.

Мария взбила сено, легко запрыгнула на телегу, пообмяла спиной брезент, вытянула с наслаждением ноги и закрыла глаза, подставив лоб и щеки высокому безоблачному небу. Герасим подобрал вожжи, мерин недовольно тронул с места.

Ехали долго. Дорога была гладкая, пыльная. Тонкий прах земли всплесками поднимался за колесами и долго не оседал. Настойчиво стрекотали невидимые кузнечики, и ни человека, никого другого впереди, лишь скрип колес и осей, глухое чмоканье копыт, потом вдруг неожиданный тонкий писк невидимой птицы и снова безмерная бескрайняя тишина околдованного солнцем мира. Часа через полтора показались дома и заборы среди редких деревьев. Откуда-то с истошным треском выкатил трактор с большими задними колесами, остановился, и круглая голова в кепке высунулась.

— Здорово, Герасим! Кого везешь? — проорал тракторист.

Герасим жестами показал, что везет брата и его бабу, и тракторист сорвался с места, как оглашенный.

— Наша деревня — особый мир, — говорил К. М. — Здесь принимается все, и все принимается спокойно. Есть извечный, неотклоняемый, неуничтожимый порядок смены и перетекания и претерпевания событий и состояний. Все знают про всех. Даже если ты дома, за дверьми, за ставнями, каждый может в любой момент сказать, чем ты занят. И при всем том — никакого злорадного любопытства или удивления. На всякую неожиданность есть ответ: ну и что? Если бы мы, к примеру, сейчас за этой телегой тащили «боинг-747», Коля-тракторист, может, и не заметил, а заметив, спросил бы: «что, ероплан нашли? давай, тащи, в хозяйстве пригодится». Здесь все одушевленно, и самые вещи по разным причинам вдруг начинают вести себя как живые. Коля-тракторист несколько раз во хмелю упускал трактор погулять. Не снявши со скорости начинает заводить. Рванет за трос пускателя, трактор заведется, толкнет Колю с катушек и пошел чесать самостоятельно. Прошлым летом трактор ушел через поле в лес. Два дня всей деревней искали. Нашли в болотине. Говорят, трактор хотел утопиться, да бензину не хватило.

Телега свернула на широкую улицу и покатила среди домов. В конце улицы вышла с пустым ведром Катерина, подставила ведро под кран колонки. Увидев подъезжающих, посмотрела, заслонившись от солнца, потом налегла рукой на тугой рычаг, и вода со звоном ударила в ведро.