Игорь Адамацкий - Созерцатель

Нет, я не осуждаю его, как осуждали и возводили постройки зла его две жены. Может быть, потому не осуждаю, что не была его женой. Нет, не потому. Сейчас, с расстояния в тридцать лет, я могу его упрекнуть лишь в одном — в моем теперешнем счастье с моим любящим мужем и любимыми детьми. За это я могла бы упрекнуть его, тогдашнего. И себя, тогдашнюю. Но нам было по восемнадцать, и как все это было горячо и сладко. Даже сейчас, когда я бываю одна, когда муж занят на работе, а дети выросли, я вспоминаю те дни, блеклые, как старые фотографии, даже сейчас у меня краснеет шея, теперь морщинистая, и потеет живот, теперь дряблый.

Тогда, много лет назад, я ревновала его ко всему, что выходило за пределы нашей любви. Позже я поняла, что лишь карманные мужчины помещаются без остатка в свою любовь. А он любил меня от щедрости своей, от блеска ума и наводнения сердца. Но сам смеялся, что щедрость не может быть беспредельна, а блеск окажется обманчивым, и наводнение мутным. И я оказалась рядом волею наших, таких разных судеб, которые очень быстро разошлись, чтобы никогда не встретиться.

Не в день, когда ходят в баню, не в день, когда пишут письма, не в день, когда берут в долг и не платят налогов, а в серенький осенний денек, когда в перерыве между дождями слегка, как намек на воздаяние, просвечивает небо, непременно свинцовое, явился он, как я полагаю, втайне надеясь, что такие дни его прихода я стану запоминать именно как дни его прихода, и начал вопрошать, расспрашивать, прихмыкивать, прикивывать головой и производить движения и звуки, показывающие чрезвычайную заинтересованность беседой. Трудно говорить спокойно и откровенно, когда тебе нагло смотрят в рот, поневоле цедишь сквозь зубы, и получается не беседа, а безобразие.

Сейчас каждый чей-нибудь агент, иностранной ли разведки, конкурирующей ли фирмы, или враждебной группы, или сам по себе. Этот казался агентом самого себя. Это была игра. Он возвращался домой после очередного визита ко мне и довольно потирал руки, радуясь, как удачно он выведал мое мнение по тому или иному вопросу, по которому и мнение-то ничего не значило и ничего не меняло. Однако всякие мнения есть агентурные сведения, даже сведения о втором браке Гомера или обстоятельства превращения Гаутамы в Будду. Поэтому я и говорил с ним о чем угодно, даже если тема разговора скучна, незанятна и неразборчива, как сонное бормотание.

Вот и теперь, безразличный к тому, занят я или есть у меня досуг, он пришел, уселся за стол у окна, потребовал чаю и начал выведывать, почему я собираюсь уехать из собственной страны, хотя я ни сном ни духом.

— Страны обитания, — поправил я осторожно, — а не из собственной страны. У меня нет собственной страны, и если бы была, то я, конечно же, слинял бы с нее. Страна обитания не всегда страна обетованная, — неудачно пошутил я. — Есть теоретическая свобода выбора человеком страны обитания. Или обетования.

— Тогда, — подхватил он, — есть свобода страной мер воздействия на граждан, проповедующих свободу выбора вопреки выбору истории.

— Зачем воздействовать? — спросил я кротко.

— Духовная культура, — сказал он важно, — есть национальное богатство, а всякий человек это не только производительная сила, работник, нужный стране для увеличения его валового продукта и национального дохода, но всякий человек есть также носитель и хранитель духовного богатства, и если ты намереваешься уехать, стало быть, ты намереваешься, во-первых, стать дезертиром трудового фронта, и во-вторых, вором, который пытается скрыться с частью национального духовного богатства.

— Духовная культура принадлежит всему человечеству, — запальчиво произнес я, — всему миру, независимо, где эта духовная культура произрастает и какие плоды дает.

— Вот-вот — подтвердил он, — и если ты бежишь с нашим скарбом к врагам, стало быть, ты вдобавок еще и предатель.

— Тиражирование культуры не означает ее прибавления, — резонно заметил я, — и я, и ты, и другой — это не сама культура, а слепок с нее, слепок с части ее, и следовательно, не представляет ценности. Слепки можно делать с любых образцов. Сама же культура — это неразменный алмазный фонд.

— Червонец — тоже тиражирован от самого первого червонца. Однако он — эквивалент ценностей и вывоз капитала за границу.

— Если уж мы используем подобную терминологию, — возмутился я, — то позволь заметить, что наши духовные ценности давным давно переправлены за рубеж и пущены в оборот, и приносят прибавочную стоимость. Не нам, к сожалению. Что же касается меня как производительной силы, то в условиях всеобщей автоматизации и роботизации я не представляю интереса. Что до меня как изготовителя некоего интеллектуального продукта, то я готов производить его в другом месте обитания, скажем, в какой-нибудь маленькой независимой стране, и безвозмездно передавать свои продукты в наш национальный духовный фонд.

— Независимых стран не существует, — улыбнулся он довольно. — Весь мир зависит друг от друга. Поэтому и твои слепки с духовного клише не будут нашими слепками, а ихними, то есть враждебными, и, стало быть, будут исполнять агентурные функции, подрывающие наши основы, лары, пенаты и очаги. Мы, то есть страна, не позволим.

Вот тебе и на. Он уже представляет всю страну. Всю массу похожих слепков, по которым только и можно распознать, что это именно такая страна, а не иная.

— Тождество элементов, — произнес он с философической меланхолией, — тождество элементов доказывает существование системы. Я тождествен любому другому элементу в стране, и в этом моя сила. Сила коллектива, сила народа, — заключил он с патетическим вызовом. — Свобода онэлемента есть свобода выбирать степень тождественности.

— Но я не хочу быть тождественным! — воскликнул я.

— Для системы твои личные пристрастия несущественны, — рассмеялся он. — Для себя, внутреннего человека, ты вправе произнести следующую постановку: ты можешь быть тождественным самому себе, а ты сам — есть тождество любого другого элемента системы. Твоя внутренняя личность оригинальна, а внешняя тиражирована, так что ты вполне и неподсудно можешь развивать себя, внутреннего, тождественного самому себе, в то время как ты — внешний должен быть тождествен любому другому элементу системы, хотя на самом деле любой другой элемент тождествен тебе, и это должно быть для тебя предметом особой гордости. Представляешь? Все похожи на тебя! Какое счастье.

Да, он получил прекрасное начальное образование.