Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Послушайте, — пошутил я однажды, когда мы достаточно пригляделись друг к другу и поняли, что не представляем взаимной опасности и не собираемся похищать друг у друга секретных сведений о нашем прошлом, — послушайте, — сказал я ему улыбаясь, — ведь этак придет кому-нибудь в голову доказывать, что он родственник Конфуция или Навуходоносора.

Старичок испуганно и остро взглянул мне в лицо, затем приблизил сморщенные свои губы к моему уху и прошептал, что именно это он и хочет доказать.

— Что именно? — не понял я.

— Хочу доказать, что я — родственник Иисуса Христа.

— Зачем вам это? — спросил я. — Если вы — родственник Иисуса Христа, то этого одного вполне достаточно для всего.

— А моя карточка? — радостно воскликнул он. — Как только Машина просечет все мои квадраты, тогда я свободен. Тогда я смогу выбрать любою страну обетования, где проживает хотя бы один христианин. Или сохранилась память о праведниках.

— Ну, милый! — пошутил я. — Воспоминаний о праведниках и у нас в стране предостаточно!

— Но, — прибавил он с сожалением и пропуская мою шутку мимо ушей. — Машина трижды заклеивала все предыдущие просечки почти по всей карточке. Но, — погладил он любовно кожаную папку, — я храню все предыдущие ходы Машины и уверен, что еще немного, и я докажу свое родство. Я храню гордое терпение, — прибавил он, — храню на всякий случай. Потому что если не получится обойти митрополита Исидора, тогда у меня есть обходный путь длиннее на триста лет, зато верняк — установить свое родство с Александром Македонским. Или попытаться выйти на прошлое через эллино-скифов, хотя в этом случае чаще возникают лакуны. Есть, правда, варианты с венедами и антами, но сомнительно, — поджал он губы, — весьма сомнительно, так что и пытаться, видимо, не стоит. А у вас что?

Я показал карточку с одной просечкой.

— Ну! — рассмеялся старичок, — семнадцатый век, это ж рукой подать! Либо вам везет, либо Машина вас дурачит. Я тоже, помню, проходил через семнадцатый век лет четырнадцать тому назад.

— Четырнадцать? — переспросил я.

— Так, — ответил старичок и гордо огладил седую бороду. — Мне семьдесят четыре. Из них я четырнадцать лет как вышел на пенсию и хожу сюда. Однажды я даже добрался до шестого года нашей эры. Мне оставалось совсем немного, всего шесть лет, четыре месяца и девять дней, чтобы доказать. Но тут на мою беду были опубликованы новые археологические данные, якобы подтверждающие некую концепцию, совершенно бредовую, на мой взгляд. — Старичок поджал губы. — И все мое изящное построение рухнуло аки башня вавилонская, и все смешалось в доме Облонских. В раскапывании собственного происхождения случаются иногда такие подлые тонкости и внезапности. Ты рассчитываешь обнаружить в крови благородную голубизну, доказать, что ты плод тайной любви эрцгерцога или баронета, а в результате оказывается, что тебя вообще зачали в портовом борделе Марселя.

— Одно другому не противоречит, — заметил я.

— Да, и вы с этим столкнетесь. Свобода — дело трудное, — вздохнул он. — Главное — не терять надежды. Главное — жить своим стремлением. Изучать историю. Кстати, остерегу вас. Я ведь в юности был ворошиловским стрелком и членом Осоавиахима, и потому осторожен. Сюда иногда хаживает исторический писатель, то есть он пишет исторические романы в том смысле, что на сюжеты истории. Остерегайтесь этого человека. Он способен вам подпортить дело. Машина учитывает все, в том числе и историческую литературу. Поскольку утверждение о факте само есть факт. А в истории народа и тем более в истории этого народа столько темного! Когда-нибудь я научу вас пользоваться темными местами нашей истории. Там иногда можно спрятаться, переждать, пока современность прокатится мимо. Это как невидимые кочки на болоте. Угадать, куда ногу поставить. Наша история — это наше болото. Это болото, зато наше. Только так можно перейти на другой берег.

— Вы уверены, что на том берегу клюква развесистей?

— Ну, — рассмеялся старичок, — вы, я вижу, новичок в хождениях по справкам. Но ничего, я вас научу.

— С удовольствием, — сказал я. — Сейчас, по условиям сбора справок, я живу один и буду рад вас видеть в гостях. Приходите, попьем чайку, побеседуем. Поговорим о ваших и наших родственниках. Скажите, если не секрет, почему вы выбрали именно такой путь к свободе? Почему вы уверены, что вас как родственника Иисуса Христа выпустят на свободу? Выпустят благодаря этому или вопреки?

— Несмотря на это, — быстро ответил старичок, у которого как будто были продуманы ответы на все вопросы. — А потому я выбрал, что хочу быть в тех местах, где ступали ноги моих предков. И я верю в Воскресение.

— Но сегодня понедельник. Воскресение прошло.

— Оно будет, — твердо ответил старичок. — Хам уже грянул и уходит. Мы сможем смотреть ему в спину. Пристально и страшно. Чтоб у него плечи втягивались и спина горбилась.

— Не надо, — сказал я, — давайте лучше уйдем из оскверненных мест. Повернемся спинами и уйдем. Каждый в свою сторону и по своей тропе.

— Да, — вздохнул он, — если я обойду своего Исидора.

— А я — Назария.

— Так, так, — сейчас соображу, — встрепенулся старичок, — так. Семнадцатый век. Неужели? — спросил он. — Если это Назарий Чистый, тогда я вам не завидую. Даже косвенный родственник убиенного восставшим народом автора соляного налога не может рассчитывать на благоприятный ответ Машины. Попробуйте покопаться в более поздней истории, где-нибудь среди приближенных людей Фрола Разина. А вообще-то вы, — успокоил старичок, — не надейтесь, что вам удастся в короткий срок получить достаточное количество просечек на выездной карточке. Приготовьтесь к длительной осаде Великой Машины. А это будет сложнее и дольше, чем осада Троице-Сергиевского монастыря, — пошутил он.

Когда в очередной день прихода моего старинного приятеля, бывшего моим якобы тождеством, я рассказал об уловках Машины, приятель мой надолго задумался и замолчал часа на полтора. Он подпер лоб ладонью и задумался. Я знал, что ум его не скоротечен, и потому не мешал и даже ушел из кухни в комнату.

— Да! — воскликнул он наконец, и я, радостный, выбежал к нему. — Да, — сказал он, — здесь, в этой твоей машине есть, некая тайна. Ее, возможно, никто не знает, этой тайны, кроме самой Машины.

— Ну вот, — разочаровался я, — опять тайна, да еще и машинная. Кто ж ее может разгадать? Да и зачем она нужна? Всего-то и нужно от Машины, чтобы она подтвердила мое, то есть твое, право выехать из этой страны в другую.

— Ты не понимаешь, — сказал он, — это даже и лучше, если у Машины есть некая тайна. Тебе следует поступить так. Ты создаешь собственную тайну, но такую, какую не под силу раскрыть даже этой Великой Машине.