Игорь Адамацкий - Созерцатель

Я ведала его дальнейшую жизнь после моей смерти. Я была против его женитьбы, но ничего не могла сделать, дел моих на земле не осталось. Он и его жена не совпадали ни в чем, кроме возраста, и спустя время расстались. Добро и зло не уживаются. Я была против его второй женитьбы, но подсказать неверность выбора не могла, к тому времени и костей моих не осталось на земле. Его вторая жена честна, работяща, но угрюма и ревнива. Может быть, она была угрюма и ревнива только с ним. Я желала им добра, но они расстались. Есть люди, приспособленные, как большие корабли, к сильному ветру, к сильной любви. В слабый ветер они не плывут, стонут от избытка скрытых сил, быстро стареют, они не нужны друг другу. Чтобы плыть, ему нужна сильная любовь, широкая вода. Все дело в воспитании и натуре. Ему казалось, что это он меня воспитывает, и по своей бесхитростности не понимал, что все, что делал, само с ним делалось. Нет, я не жалела его, когда жизнь подсовывала ему то одну, то другую трудность. Характер должен был выдержать. Но голос его и лицо, и душа все глуше и отдаленнее от меня. Ведаю, но не разберу, когда он говорит «прости», а когда «прощай».

Прежде чем начать собирать справки на отъезд, мне пришлось запастись результатами медицинских освидетельствований, показывающих, с какого именно времени я начал складываться как личность правомерная, и уж затем собирать другие справки за весь период складывания. Анализы показали, что как личность я начал складываться за триста шестнадцать лет до своего рождения. Поэтому мне необходимо было собрать основные сведения обо всех моих предках за этот период, то есть собрать справки о том, что ни один из них «во измене не явился», что каждый, что мог, приносил на алтарь отечества.

Опытные люди предупреждали меня, что это не так просто. Случалось, негде не оставалось никаких сведений о предках, живших, скажем, в первые годы Судебника 1497 года. Таким образом, наследственная цепочка прерывалась, и такому ходоку по справкам не оставалось ничего иного, как еще и еще раз глотать пыль исторических архивов. Зато многие узнавали историю страны или получали стертую форму социальной чахотки. Таких людей можно узнать по их многозначительному покашливанию в тощий кулачок.

На счастье, мне не понадобилось таких далеких сведений, так как я не хранил и не изготовлял, и все мои предки, как черт от ладана, бежали гостайны. Главное, говаривал мой дядя Матвей, или попросту, Мотя, это чтобы тебе не всучили гостайны: намаешься, пристраивая. Поэтому мне разрешили ограничиться сведениями, начиная с 1621 года. Удача, казалось, сопутствовала мне с первых попыток. Большой общенациональный Компьютер с хода выдал справку, что мой предок в 1608 году и до декабря следующего года героически оборонял Троице-Сергиевский монастырь от осаждавших войск Сапеги, и через десять лет мой пра-пра-пра участвовал в переговорах в селе Деулине, где установилось перемирие между воюющими сторонами. Через два года после этого мой пра-пра-пра женился и родился тот, кто заложил основную информацию в мой генетической фонд.

Первое знакомство с Великим Компьютером потрясло меня. Это было огромное здание, занимающее площадь большого квартала. Там работали тысячи людей. Там совершалось то таинственное и страшное, что называлось Историей. Компьютер хранил все сведения обо всех жителях страны за тысячу лет до этой тысячи. Мне кажется, это, скорее, романтическая легенда. Да и вся история это, скорее, непомерное преувеличение будничных событий. Потому что если бы все это было правдой, тогда нам всем надо свихнуться. Я подозреваю, что как в генах моих многочисленных предков складывался генетический фонд, так и в этом Компьютере постепенно и неуклонно, с беспощадной неостановимостью провидения, складывается будущая история. Но это меня мало волновало. Я-то уезжаю, и потому эти подробности имели для меня лишь этнографический интерес.

Две мольбы мои были обращены к небесам. Первая — чтобы Компьютер сохранил все необходимые сведения о моих предках, чтобы нигде не произошло сбоя, чтобы не отказала ни одна электронная лампа, не перегорел ни один предохранитель, чтобы нигде ничего не перегорело и не перепуталось. Вторая мольба — чтобы я оказался именно тем, кем являюсь и за кого себя выдаю, а не кем-нибудь другим.

Я-то знал, что я — это я, но Компьютер — иное дело, у него могут быть свои доводы и соображения на сей счет. Потому что страшно даже и подумать, что будет, если ты вдруг обнаружишь, что в последовательности твоей судьбы что-то перепуталось, смешалось, и ты обязан в соответствии с данными машины быть совершенно другим, чем есть на самом деле. И тогда придется менять имя, паспорт, снова жениться, но уже на других, снова заводить детей, и тоже других, чем те, что уже рождены с твоим участием. Такие случаи были. Мне рассказывали там же, в приемной Компьютера, что один вполне приличный мужчина, из-за каких-то неполадок в Великом Механизме вынужден был одновременно существовать в трех лицах, — двух реальных и третьем потенциальном, сомнительном, — до тех пор, пока, наконец, Машина не установила с абсолютной точностью, что он именно второй из трех. И тогда два его другие лица, первое и третье, спорное, были аннигилированы. Рассказывали, что бедняга весь высох за время уточнения его подлинной личности, потому что ему приходилось работать в трех разных местах, двух реальных и одном потенциальном, и он мог являться в приемную Большого Компьютера лишь в свои выходные дни, а также в период отпуска и болезни. На его удачу, кто-нибудь из его трех лиц непременно болел, так что он почти все время проводил в приемной Великой Машины.

Мне назначили постоянный день приема — понедельник и выдали на руки плотную твердую карточку, расчерченную на множество квадратов. Каждое подтверждение о прошлом фиксировалось в Машине просечкой очередного квадрата. Это была как игра. Если последующие сведения оказывались неточными или противоречивыми, просечка заклеивалась Машиной.

Я полюбил понедельники, они сулили день волнений и приятных собеседников. Каждый понедельник я просыпался задолго до назначенного времени, брился тщательнее обычного, плотно завтракал и отправлялся в ожидальню. Я встречал там одних и тех же людей, по крайней мере на протяжении многих месяцев. Попадались очень интересные субъекты, вернее, объекты машинных изысканий. Особенно меня привлекал седенький старичок, ужасно оптимистически настроенный. Он приходил в приемную с толстой кожаной папкой на шикарной молнии и, пристроившись за столом у стены в просторном холле ожидальни, раскладывал свои бумаги, как шахматист-марафонец, и, кажется, испытывал значительное удовольствие от своих занятий. Как я выяснил, ему зачем-то нужно было доказывать, что он не имеет никакого отношения к митрополиту Исидору, бежавшему в Рим от Василия Темного в 1442 году. Вернее, не имеет касательства к побегу Исидора.