Игорь Адамацкий - Созерцатель

Как только я кончил говорить, взрослые переглянулись и молча вышли. Мальчик и я остались одни.

— Я думал, — сказал он, — что ты никогда не станешь ребенком.

— Это было трудно, — вздохнул я, — для этого мне пришлось долго жить. Но зато теперь я могу жить одновременно на двух языках.

— А на каком языке ты думаешь? — спросил он.

В ответ я присвистнул, и мальчик понял, что допустил бестактность.

— Ты думаешь, это надолго? — кивнул он на дверь.

— Увы, так бывает всегда, когда... — начал я.

— Но я же рассказывал тебе, — хитро прищурился мальчик, — а они случайно подслушали.

— А я, — сказал я, — рассказывал им, а ты случайно подслушал, и потому их обида лежит на нас обоих.

— Жаль, — сказал он, — лучше бы они забрали ее с собой.

— Мы можем уйти, — предложил я, — и оставить ее здесь, пусть шуршит по углам, как бумажка на сквозняке. Они думают, — добавил я, рассчитывая на успех, — они думают, что смысл лежит за словами, а на самом деле он далеко впереди, и когда сильно торопишься, то рискуешь проскочить мимо.

В ответ мальчик присвистнул, и я понял, что допустил бестактность.

Он торжественно подошел к платяному шкафу, отворил скрипящую дверцу, извлек черный фрак и протянул мне.

— Это тебе подойдет, — сказал он. — Когда-то в этом фраке я успешно прошел испытания на степень бакалавра.

Я потянул рукав фрака и понюхал.

— Послушай, бакалавр, это старье пропахло нафталином.

— Можно подумать, что сам ты сочишься розовым маслом! — рассмеялся этот старый негодяй. — Поверь, в тот театр, куда я с таким трудом достал билет, нельзя являться со своим личным запахом. Тебя тотчас раскусят, кто ты есть, и тогда последствия окажутся невероятными.

— Ты интригуешь, каналья, — прищурился я на своего приятеля, пытаясь разгадать, какую интригу он затеял. — Я видел десятки театров и ставлю один против ста, что твой театр ничем не выделяется среди других. Кроме того, с детективной заварушкой Гамлета, замешанной на кровосмешении, я знаком со времен гимназии и сомневаюсь, чтобы в этом изжеванном сюжете отыскались необыкновенные ходы и повороты.

— Что Гамлет! — воскликнул мой приятель. — Актеры этого театра — гениальные имитаторы. Свои роли они исполняют голосами известнейших звезд мировых сцен. Можешь мне поверить — такого ты еще не видел.

— Разве что имитаторы, — заколебался я.

Театр действительно оказался забавен. Из моей ложи был хороший обзор и сцены, и зала. Актеры играли точно и бесподобно имитировали голоса гениев сцены, чьи бренные останки давным-давно украшали национальные кладбища. Правда, трактовка «Гамлета» меня несколько озадачила — и ход пьесы, и музыкальное оформление гнали мощную сексуальную волну. Впрочем, это было вполне в духе времени. Вопрос «быть или не быть» давно перестал волновать. Иногда казалось, что актерам недостает тонкости. И удивляло, что на дамах, сидящих в зале, не было никаких украшений. К финалу пьесы я понял, что актеры — это самые обыкновенные, вернее, самые необыкновенные роботы. И зрители тоже роботы. Во всем остальном ничего не отличалось от ничего. Кроме запаха нафталина от моего фрака. Временами я ловил себя на том, что реагирую на игру актеров так же, как все остальные в этом зале.

Когда солнце взлетело высоко и дорога развернулась под уклон, они остановились на краткий отдых в тени дерева.

Андрей положил на траву посох, лег, закинул за голову тонкие красивые руки и смотрел в прозрачное небо, следя за высоким полетом медленной птицы. Симон расстегнул широкий пояс с коротким мечом в кожаных ножнах, бросил на землю, сел и посмотрел на брата.

— Устал? — спросил он.

— Нет, — мягко ответил Андрей, высвободил из-за головы руку, откинул со лба волосы, повел на брата светлыми глазами, глубокими, как небо.

— Ты сейчас далеко, — заметил Симон.

— Да, — улыбка тронула губы Андрея, — я смотрел на ту птицу. Она летит на север. Я думал, что я — та птица. И я увидел с ее высоты всех нас под этим деревом.

— Увидел? — спросил Симон.

— Да, — рассмеялся Андрей негромким внутренним смехом, — увидел вас обоих, две маленькие человеческие фигуры под деревом, запыленные и усталые.

— А где же был ты? Разве тебя не было под деревом?

— Я сказал, что я был той птицей и летел на север.

— Не понимаю твоих слов, — сказал Симон. — А что скажет Учитель? — повернулся Симон к третьему, который только что развязал сандалии и теперь, прислонясь спиной к стволу дерева, подтянул колени и с удовольствием погрузил ноющие от усталости ступни в жесткую прохладную траву.

— Что ты скажешь на это, Учитель? — повторил вопрос Симон.

— Я скажу, что к ночи соберется дождь и нам нужно до вечера прийти в город и укрыться от непогоды, — ответил Иисус.

Андрей фыркнул, повернулся на бок, приподнялся на локте и посмотрел в серьезное и насмешливое лицо Иисуса.

— Вы оба смеетесь надо мной, — сказал Симон.

— Нет, — сказал Иисус, — это ты серьезно понимаешь нас.

— Ты не ответил на мой вопрос, — настаивал Симон, — я спросил, может ли брат мой увидеть самого себя с высоты полета той птицы?

— Ты задал три вопроса, — терпеливо объяснил Иисус. — Первый: может ли брат твой увидеть себя с высоты птицы? Второй: истинно ли он сказал? Третий: могу ли я свидетельствовать о первом и втором?

Симон молча уставился взглядом в землю.

— Скажи, — спросил Андрей мягко и вкрадчиво, всегда готовый подшутить над братом, — что труднее: думать или говорить?

— Думать труднее, — ответил довольный Симон.

— Ты это сказал, — продолжал Андрей. — Теперь ответь: что труднее: забрасывать сеть или вытаскивать сеть?

— Вытаскивать труднее, — подтвердил Симон, — потому что сеть с рыбой.

— О простодушный, — улыбнулся Иисус.

— А разве, — заключил Андрей, — твои мысли — это не рыбы, которых ты вытаскиваешь в сетях слов?

— Это так, — согласился Симон.

— Тогда получается, что говорить труднее.

— Пожалуй, — признал Симон, — я был неправ. Как рыба в сети сопротивляется, когда вытаскиваешь из воды, так и мысли сопротивляются, когда их высказываешь.

— Но когда вытащил сеть и видишь: там рыба, ты не скажешь, что ее нет? — закончил Андрей. — Тогда почему ты не увидел рыбы в сетях слов Учителя?

— Объясни, брат.

Андрей снова лег на спину и положил руки под голову. Парящая птица в небе передвинулась еще дальше.

— Если к ночи дождь, — сказал Андрей рассеянно и продолжая думать о чем-то своем, — если будет дождь, тогда Учитель прав, и он может преодолеть расстояние времени. Но тогда прав и я, — повернул Андрей тонкое свое лицо к брату, — и могу когда-нибудь преодолеть расстояние плоти своей. Ибо Учитель человек и я человек.