Игорь Адамацкий - Созерцатель

Принцип исключения оказывается так динамичен, что современную жизнь трудно представить без этого принципа. Им пронизано все — и жизнедеятельность производителей оружия, и тупость строителей атомных станций, и ярость идеологов всех цветов и оттенков.

Мне говорят: принцип исключения лишь часть всеобщей полноты и бытие мыши дополняется бытием кошки, бытие овцы — бытием волка, бытие преступника — бытием полицейского и так далее. Возможно, принцип исключения — оборотная сторона принципа дополнения. Но это они живут на той стороне, я-то живу на этой.

Когда трон в царстве Увагото наследовала династия Дзигути, началась тирания слов, чудовищных в своей проникновенности. Бесчисленные глашатаи на улицах городов, на площадях и в парках непрестанно выкрикивали слова, и слова эти были как пыльный звон бутылок, чьи горла никогда не увлажнялись водой.

Крестьяне, ремесленники, чиновники, купцы и поэты перестали знать, что значит «делать», изменять предметное наполнение мира, который был зеркальным отражением души. Как саранча, слова пожрали стебли смысла, и мир души стал пуст. Появились говорящие птицы, животные, насекомые, и любая муха, усевшись на миску вареного риса, могла прожужжать обессмысленную фразу.

Всем этим управляли чиновники. Приближенные к трону чиновники первого разряда назывались словоблудами и получали из казны больше зерна, мяса, рыбы, фруктов и сладостей, чем чиновники второго разряда, отдаленные от трона и называемые пустословами.

И царство Увагото процветало на словах. В эпоху хэнка соседние крупные царства пытались нападать на Увагото и терпели поражение, заражались словоблудием и пустословием и долго не могли оправиться.

Законы Увагото были лучшими в мире, и народ исполнял эти законы с радостью, и улыбка счастья не сходила с уст всех от новорожденных младенцев до бездонных стариков. Люди занимались благодеяниями чиновников, соблюдали предписания царских министров, культивировали терпение, взращивали усердие, освобождались от иллюзий смысла и приходили к чистому созерцанию внутренней пустоты.

Так продолжалось пятьсот лет. И еще пятьсот лет спустя ученые пытались обнаружить хоть какие-либо следы некогда могущественного царства Увагото, которое исчезло без остатка, как исчезает звучание слов, лишенных крыльев. Многие ученые утверждали, что Увагото не существовало, потому что на его развалинах не сохранилось природной сущности. Другие, напротив, говорили, что Увагото существовало, потому что оно существует в преданиях, а разве может что-нибудь быть, чего не было прежде?

И ты, стремящийся к совершенству, не торопи своего взора к дальней вершине, ты можешь никогда до нее не дойти, ты не сделал даже первого шага, чтобы выйти за пределы Увагото, и не сделал даже попытки забыть об Увагото, потому что ни о чем не можешь вспомнить.

По знаку центуриона Марцелла воины оттеснили толпу иудеев, и человек в длинном темно-рыжем хитоне сел на ступени дворцовой широкой лестницы и посмотрел терпеливо на лица людей. Сейчас они не выкрикивали яростно, будто от напрасной боли, успокоились, и в их угрожающем молчании не было удовлетворенного мщения, но испуг, теплый, как ветер с востока, передавался от одного к другому. Они ждали кого-то или чего-то, и человек на ступенях ждал конца этого ожидания.

Марцелл прошел вдоль редкой цепи воинов, глядя себе под ноги и даже не обернулся, когда кто-то из толпы внятно сказал ему в спину:

— Pulmoneum vomitum vomas!

Только сильные плечи центуриона качнулись в ответ на проклятие. Человек на ступенях наклонился перевязать ремни сандалий, и передние из толпы увидели, что руки его кровоточат ссадинами. Марцелл тоже увидел и ощерился улыбкой: в этой стране и в этом народе не было любви, так показалось центуриону.

Тело толпы дрогнуло, шевельнулось, и Марцелл посмотрел поверх голов: кто-то пробирался вперед, и перед ним расступились. Кто-то скрюченный, больной и, видимо, бесноватый, полный неуместного восторга, пройдя мимо равнодушных воинов, стоял перед Марцеллом, глупо улыбаясь, и протягивал венок из ветвей сочно-зеленого терновника.

— Что ты хочешь? — спросил по-арамейски центурион.

— Венчать царя! — коротко хихикнул бесноватый, и его правый глаз, нездоровый, повернулся и уставился желтым зрачком в небо. Центурион тоже посмотрел в небо, словно там был тот, кого бесноватый собирался венчать. В толпе рассмеялись, и центурион повел бровями: эти люди и предстоящая казнь раздражали.

— Иди, — Марцелл качнул головой в сторону сидящего на ступенях, и бесноватый, вихляя правой нездоровой ступней и все еще держа терновый венок в вытянутой руке, приблизился к человеку в багряном хитоне, и солнце вдруг ярко осветило их обоих.

— Кровь, — указал бесноватый на хитон сидящего. — Кровь твоя.

Он говорил с трудом, но внятно, и люди в толпе с жадным любопытством смотрели на них. Но бесноватый умолк. Он припал на одно колено перед сидящим человеком и стал надевать ему на голову терновый венок. Венок был тесен, а бесноватый, прикрыв глаза, все пытался надеть его. По щеке человека в хитоне потекла тонкая струйка крови от уколов на голове. Бесноватый, кое-как приладив венок, встал и удовлетворенно посмотрел в лицо увенчанного.

— Ты поранил руки, — негромко сказал человек в хитоне, и бесноватый, взглянув на свои исколотые пальцы, молча повернулся и пошел прочь. Воины пропустили его, и толпа, расступившись, снова сомкнулась.

Один из воинов подошел к Марцеллу, что-то тихо сказал. Центурион обвел тяжелым взглядом передних в толпе и указал воину на одного. Воин, мягко ступая, подошел к этому человеку и подал знак приблизиться к центуриону.

— Твое имя? — спросил Марцелл, цепко оглядев этого человека, одетого ни пышно, ни бедно. Холщовая сумка была полна колосьев пшеницы.

— Nomen mihi est Simonis Cirenaos, — ответил человек, и Марцелл улыбнулся, вспомнив старика Симона Плавтовых из Теренциевых комедий.

— Встань там, — повел подбородком центурион, и Симон отошел к сидящему. Толпа еще раз качнулась, и центурион снова посмотрел в ту сторону: трое подмастерьев несли крест.

Толпа вздохнула, когда приговоренный к распятию принял крест на спину и плечи.

— Ты, — указал центурион на Симона, — пойдешь рядом и будешь помогать.

Человек с крестом сделал несколько неуверенных колеблющихся шагов, и толпа распахнулась перед ним, как ворота темницы. Солнце светило в спину, и длинная тень легла перед этим человеком. Он сделал еще несколько неуверенных шагов, приноравливаясь к тяжести движения, и пошел мимо людей. Он смотрел в землю, стараясь не упасть, и лишь один раз поднял голову, чтобы увидеть глаза матери своей, полные бесслезной печали.