Борис Дышленко - Людмила

— Тогда им не было резона убивать Стешина, — возразил я, — если они хотели получить у него ампулы...

— Они убедились, что их у него нет, — сказал следователь. — Сейчас они предполагают, что ампулы у Людмилы. Или у вас, — добавил он. — Пока они так думают, я надеюсь, Людмиле не угрожает непосредственная опасность. Сейчас они прослушивают ее разговоры, чтобы узнать что-то об ампулах, ну, и заодно выяснить, знает ли она их адрес. Если поймут, что не знает, то и хлопотать особенно нечего. Зачем зря светиться?

Я усмехнулся про себя: следователь слово в слово повторил сказанную мне этим подонком фразу.

Дальше, если не считать нескольких замечаний общего порядка, ехали молча, и я смотрел, как уверенно следователь ведет машину: у меня было такое впечатление, что он отлично знает, где я живу, хотя я и не напоминал ему адрес. Только перед тем, как въехать во двор, он спросил меня, есть ли там место, чтобы развернуться, но мне показалось, что он и это знает.

Я пригласил следователя подняться, и он едва заметно улыбнулся, но я не был уверен, верно ли я понял его. Мы поднялись. Я открыл дверь и пропустил его вперед. В прихожей следователь, остановившись, обернулся ко мне, и я сказал ему, что налево, хотя и дверь в ванную была по той же стене. Но следователь понял меня правильно и сразу прошел в комнату. Он подошел к окну и остановился. Немного постоял, повернулся.

— Вам не скучно, — сказал он, кивнув на ангела за окном.

Я сказал, что схожу, приготовлю кофе, а он подошел к книжному стеллажу и, наклонив голову, стал читать надписи на корешках. Я подумал, спросит ли он меня о Грине, но он не спросил. Я не мог быть абсолютно уверен, что это не следователь побывал у меня в квартире сегодня ночью. Утренний звонок какого-то подонка (предположительно «бутлегера») ни о чем не говорил — ведь это я ему сказал об обыске в моей квартире, а не он мне, он просто не опроверг моего предположения, вот и все. Хотя я, конечно, понимал, что следователю нечего было искать в моей квартире, поскольку ампулы были у него. Все же я подумал, что ничем не рискую, если расскажу ему об обыске, а увидеть его реакцию и услышать его соображения на этот счет во всяком случае не мешало.

Я принес кофе в комнату, сходил за чашками, налил, мы сели — следователь на диван, а я в кресло напротив, — закурили. Следователь все осматривался вокруг. Похоже, что он здесь все-таки не был.

— Кто-то сделал здесь обыск, — сказал я.

Следователь поставил чашку на блюдце.

— Когда? — спросил он.

— Этой ночью, — ответил я.

— Как вы обнаружили?

Я рассказал ему и показал проколотые коробки. Я пока не стал рассказывать ему о звонке, о слежке за людмилиной квартирой тоже, тем более, что последнее могло быть и ошибкой, однако оба мы были уверены в том, что искали ампулы — больше у меня этим людям нечего было искать.

Следователь был озабочен. Он сказал, что теперь, не найдя этих ампул у меня, они станут искать их у Людмилы.

— Уже искали, — сказал я. — Этот светло-серый, которого бдительные граждане приняли за меня.

— Там ничего? — спросил следователь. — Вы проверили?

— Не успел как следует, — сказал я, — но думаю, что и он не успел.

Следователь сказал, что тот теперь наверняка повторит попытку, и что мне надо быть там. Я согласился, хотя бандиты, конечно, тоже понимали, что ампулы могут быть где угодно. Однако следователь сказал, что когда они их не найдут, то станут нажимать на меня. Например, шантажировать меня Людмилой (я вспомнил, что это уже было), а когда они поймут, что ампул нет и у нее, они могут просто попытаться от нее избавиться. Он сказал, что не известно, что им удалось подслушать у окна и, может быть, по телефону, но даже если не много, то они все равно могут решить не рисковать, тем более, что мы с ним так и не знаем, в чем заключается дело. А опыт Стешина говорит, что это вполне реально, добавил он.

Я подумал, как убедить их в том, что она ничего не знает, особенно, если им известно о ее знакомстве со Стешиным.

— Ну, хорошо, — сказал следователь. — Спасибо за кофе. Поеду.

Я проводил его до дверей, вернулся в комнату. Закурил, сел на подоконник и стал ждать, когда следователь появится во дворе. Он появился, задрав голову, стал разыскивать мое окно, нашел. Я помахал ему ладонью, он махнул рукой, сел в машину. Серая «волга» плавно развернулась и скрылась под аркой. Я докурил сигарету, вышел в прихожую и набрал номер.

К телефону подошла какая-то старуха и на мой вопрос ничего не ответила и ушла. Я слышал какие-то отдаленные звуки, голоса, потом опять возник старушечий дискант:

— Он сейчас подойдет.

Через несколько секунд я услышал оттуда:

— Иверцев у телефона, — голос был напряженный.

Я напомнил о вчерашнем визите и понес какую-то не очень убедительную галиматью насчет покупки картины, но что я хотел бы еще раз посмотреть прежде, чем окончательно выбрать, и хотя это, наверное, достаточно дорого...

— Дорого, — прервал меня Иверцев. — Не беспокойтесь о предлоге. Не надо никакого предлога. Приезжайте и желательно поскорее. Хотя... Знаете, лучше где-нибудь в другом месте.

— Хорошо, давайте в другом месте, — меня это даже больше устраивало. — Где?

Мы договорились встретиться в летнем кафе на бульваре, неподалеку от Невского, и когда я повесил трубку, телефон тотчас же зазвонил снова.

— Добрый вечер, — сказали приятным интеллигентным баритоном. Звонил шеф. — Вы не забыли о письме? — спросил он.

— О каком письме? — я все еще был занят своими мыслями. — Ах, об этом, конечно. Вы хотели внести свои поправки.

— Я это сделал, и хотел бы передать его вам завтра.

— Завтра? Отлично, завтра, — сказал я. — Когда?

— Я буду в институте только во второй половине дня, — сказал он, — но хотел бы встретиться с вами еще утром. У вас там близко бумага и ручка? Запишите адрес.

— Я знаю, — сказал я.

— Да нет, я буду у моего отца. Там гараж.

Я записал время, адрес и отправился на свидание с Иверцевым.

Узкий бульвар посредине улицы упирался одним своим концом в старинное полукруглое здание вроде манежа с обширной колоннадой, огибающей его по всей окружности. Он был разделен на две части голубым пластиковым строением, в котором из двух широких окон торговали лимонадом, сухим вином и горячими сосисками на картонных тарелках. В одну сторону от этого павильона почти до конца бульвара были расставлены столики с приделанными к ним круглыми, металлическими, крашеными табуретами; за павильоном был просто бульвар со скамейками.

Стоя под деревом, я выкурил сигарету и пригляделся к публике, населяющей летнее кафе. В этот час здесь было еще не много народу, как это бывает часам к девяти, и художник сидел за отдельным столиком, спокойный и отчужденный, и, вероятно, эта его отчужденность охраняла его от подвыпивших любителей пообщаться. Перед ним на влажном, видимо, только что вытертом столике, стояли два стакана белого вина, наверное, один для меня. Увидев меня, Иверцев встал и жестом пригласил меня сесть. Я сел, положил на стол сигареты, предложил ему закурить. Он не отказался. Я начал было извиняться за то, что надоедаю ему своими проблемами, но он сразу прервал меня.