Борис Дышленко - Людмила

— А цвет? — спросил капитан.

— Белый или кремовый, может быть, светло-серый, — сказал Прокофьев. — Точнее не скажу. Микроавтобус: «УАЗ» или «Латвия». Что-то такое.

— Он что, сбил его? — спросил участковый.

— Не совсем, — сказал Прокофьев. — Тот лежал и пытался встать, когда появился этот автомобиль. Но возможно, он ударил его бампером по голове прежде, чем переехать. Похоже на то.

— А почему он лежал?

— Он пытался бежать, но споткнулся, — сказал я, — пытался встать, но не успел, а я не успел ему помочь.

Участковый подозрительно посмотрел на меня. Видимо, ему не понравилось мое объяснение.

— Ладно, сейчас подъедет опергруппа, — сказал он. — Я уже вызвал.

Он достал пачку сигарет, вынул одну, отломил фильтр, спрятал его в карман. Достал зажигалку, прикурил. Видно было, что он очень расстроен. Я его понимал: за три дня два убийства на его участке...

— Ничего, — сказал я. — Это же не ваши происшествия, это длинное и сложное дело.

Он вздохнул.

Я увидел, что со стороны ворот к нам приближаются двое. Когда они подошли поближе, один из них оказался следователем.

— Ну что, — сказал следователь, — крепкая работа.

Я сказал ему, что водитель не добрал: наверняка ему хотелось прокатиться по нам обоим.

— Ну, так. Номер, марка машины, кто за рулем — что-нибудь известно?

— Ничего не известно, — сказал Прокофьев.

Следователь повернулся к Прокофьеву. Я представил Прокофьева как нашего коллегу. Прокофьев повторил следователю то, что уже сказал капитану. Следователь повернулся к тому, который с ним пришел:

— Сообщи на все посты ГАИ: микроавтобус («уазик», «Латвия») светлого оттенка. Кто за рулем? — спросил он Прокофьева. — Не заметили?

— Мужчина, — сказал Прокофьев. — Рожа зверская, что-то вроде гориллы. Одет во что-то светлое.

— Так и сообщи, — сказал следователь своему спутнику, — рожа зверская, что-то вроде гориллы. Верхняя часть одежды светлая. Действуй.

Помощник ушел. Я предположил, что следователь будет допрашивать нас обоих и на всякий случай выступил вперед. Я сказал, что Прокофьев тоже может быть свидетелем, что он зашел сюда, чтобы найти меня как раз тогда, когда я выяснял отношения с этим типом, так что он видел нашу драку со стороны. Следователь с досадливой улыбкой посмотрел на меня, но ничего не сказал, а повернулся к участковому и, показав рукой на нож, спросил:

— А это что?

— Найдено здесь, — сказал участковый, — вот на этом месте, — он показал рукояткой ножа. — По словам вот... вашего сотрудника, — он показал на меня, — принадлежал убитому, — он протянул нож следователю.

Следователь осторожно, двумя пальцами взял нож за лезвие, посмотрел на него.

— Он что, напал на вас? — спросил он меня.

— Ну, можно считать, что напал, — сказал я, — хотя, вообще-то я первый его ударил.

— Хорошо, — сказал следователь. — Вы можете поехать со мной, дать показания? — обратился он к добровольцу. — Вас потом отвезут обратно.

Доброволец с преувеличенной готовностью согласился.

Мы вышли в переулок. Там, рядом с ПМГ стояла «волга» следователя и чуть подальше машина ГАИ. Вокруг трупа хлопотали эксперты, человек пятнадцать зевак, собравшись группками по три, по четыре человека, вполголоса делились впечатлениями. К следователю подошел какой-то сотрудник с чемоданчиком, и тот отдал ему нож. Отблеск вспышки на мгновение упал на лицо Прокофьева, и он показался мне таким же неподвижным, как труп.

— Садитесь в машину, — сказал следователь.

Он открыл для свидетеля переднюю дверцу, и тот, чувствуя себя неловко от оказанной ему чести, занял «почетное» место, а мы с Прокофьевым устроились на заднем сиденье. Следователь еще что-то кому-то сказал, обошел «волгу» спереди и сел за руль. Тронулись, выехали на площадь, где, несмотря на поздний час, перед ярко освещенным фасадом вокзала было еще много народу — никто из них ничего не знал. Проехали мимо стоянки такси, мимо закрытого гастронома и выехали на набережную. Прокофьев достал сигареты, мы закурили. Я посмотрел на часы — был час ночи.

— Ого! — сказал Прокофьев. — Это было вчера.

У парапета, через каждые десять метров стояли в обнимку жадные парочки: черное с розовым... и еще черное с розовым. Какая-то девица в розовом и прозрачном подняла руку, но мы не остановились. Поехали по мосту. Прокофьев, откинувшись на сиденье, любовался обширным пейзажем с розовой полоской не то заката, не то восхода, вдруг повернул ко мне голову и сказал:

— Терпеть не могу белых ночей, а ты?

— Да, — сказал я. — Как в сыворотке плаваешь.

Машина переехала через трамвайные рельсы, развернулась и остановилась у подъезда. Мы вышли, и внизу следователь попросил дежурного прислать к нему кого-то. Мы поднялись по лестнице, прошли по коридору до двери его кабинета, напротив которой вдоль стены стоял ряд сколоченных между собой стульев, здесь он предложил нам сесть. В конце коридора появился милиционер. Следователь подождал, пока он подойдет, и тогда попросил свидетеля пройти в кабинет. Задержавшись в дверях, он показал на нас рукой и сказал милиционеру:

— Посмотри, чтоб эти двое не разговаривали между собой.

Прокофьев посмотрел на меня, улыбнулся. Я пожал плечами, достал сигареты. Протянул пачку Прокофьеву, потом милиционеру. Молча курили, ждали. Следователь недолго держал у себя свидетеля: тому, собственно, и нечего было рассказывать. Через пятнадцать минут он появился в дверях, важный и гордый от сознания выполненного долга. Следователь выглянул из-за двери. Протянув руку с ключами, сказал милиционеру:

— Возьми мою машину, отвези гражданина домой и приезжай обратно.

Сержант со свидетелем пошли по коридору, а следователь повернул лицо к Прокофьеву и сказал:

— Заходите.

Прокофьев встал, подошел к двери, ободряюще посмотрел на меня и скрылся в кабинете. Я остался сидеть один. Я устал, ни думать, ни курить мне не хотелось. Я встал, потянулся, прошелся вперед-назад по коридору, вернулся на место, сел.

«Он знал Стешина, — подумал я, — знал. Похоже, они действительно отбывали срок в одной колонии. А потом... Да, возможно, Стешин доверял этому субъекту. Во всяком случае, настолько, чтобы взять у него морфин. Нет, это все-таки слишком дорогой подарок: это насторожило бы Стешина. Да, как подарок конечно, — подумал я, — подарок. А если не подарок? Не совсем подарок. Не могло ли быть такой вещи, — подумал я, — такого обстоятельства, которое усыпило бы подозрения. Например, он мог бы получить этот подарок за какую-нибудь услугу... Что, если этот морфин был предложен ему как плата за те ампулы? Но зачем, в таком случае, понадобилось его убивать? Как зачем? — сказал я. — Все за тем же: чтобы он не вывел меня или кого-нибудь еще, скажем, хозяина ампул, на этого подонка, а может быть, и на всю банду. Кто же эти люди и зачем им эти две ампулы? «Вы знаете, как за один раз можно превратить человека в зомби?» Я сказал ему тогда, что не верю в это, что нет такого наркотика, что это просто сказки для взрослых. Но они могут ошибаться так же, как Стешин. Если связать это с киднэппингом... Нет, есть более простые способы «посадить человека на иглу», да и вообще спрос на этом рынке превышает предложение. Итак, Стешин украл этот препарат по ошибке вместо морфина. Он не знал, что перехватил его у чьей-то разведки, а когда узнал... Постой, — сказал я себе. — А зачем разведке все ампулы? Им нужно знать химический состав, и если им известно назначение... Впрочем, я не врач и не фармацевт. Нет, все равно им не нужны были все ампулы. Ну и что с того, что Стешин знает? Знает и черт с ним. Нет, видимо, он знал что-то еще. Каким-то образом он узнал, кто охотится за лекарством. И тогда они подослали к нему этого типа. Им вовсе не нужны были оставшиеся ампулы — им нужно было ликвидировать Стешина. Да, так, пожалуй, сходится. Ни черта не сходится, — сказал я, — они искали эти ампулы у тебя, а потом проникли в квартиру Людмилы. Нет, не сходится».