Борис Дышленко - Людмила

— Не надо, — сказал я, — не трудитесь. Я уберусь.

Разговор с Вишняковым оставил неприятное впечатление, но и тип был хоть куда. Одно было ясно: Людмила все-таки успела воспользоваться списком, полученным от Иверцева. Однако зачем? Не для того же, чтобы снабжать художников наркотиками.

«Погоди-ка, — сказал я себе. — Может быть, она выясняла, кто из художников употребляет наркотики? Может быть, она хотела предупредить Вишнякова о какой-то опасности, а тогда они активизировались и прислали «бутлегера», чтобы «посадить его на иглу»? А он решил, или тот ему сказал, что пришел от нее. А может быть, его внезапная догадка о том, что это она, вообще о чем-то другом?»

Все эти предположения были слишком натянуты, но было еще что-то, что мне там не понравилось. В принципе обычное логово, но что-то беспокоило меня, что-то там было не так. Не то, в поведении художника, слишком неестественном и нарочитом, не то, в самой мастерской, а может быть, между. Какое-то несоответствие между ним и его мастерской, как будто он со своим варевом был там не на месте, или что-то другое, чего там быть не должно. Да нет, в общем-то, типичное богемное логово с перепачканным красками полом, консервными банками, полными окурков и грудой пустых бутылок из-под гаванского рома. Консервные банки, окурки, бутылки...

А ангел... Нет, конечно, с «бутлегером» она связана быть не могла. То есть могла, но не по своей воле. Тот телефонный разговор с ним подтвердил его участие в похищении. Он знал, где она, и знал, почему. Это похищение связано с теми ампулами. И с наркотиками. И с художниками. Но как они связаны между собой. Теперь я уже не верил, что это три отдельных ее интереса.

А может быть, речь идет о каких-нибудь подделках? Довольно пошлая идея, но может быть, так и есть? Но при чем здесь тогда те ампулы?

Было три часа дня, когда я вернулся к себе. Не заходя в комнату, я подошел к телефону и набрал номер. Я попросил позвать Ольгу Вишнякову, но оказалось, что это она. Я назвался, и на этот раз она говорила со мной более приветливо. Я рассказал ей о визите к ее брату, и о том впечатлении, которое он на меня произвел. Я сказал, что, по его словам, кто-то бесплатно поставляет ему наркотик, и поинтересовался, есть ли у него враги.

— Может быть, это связано с какими-нибудь заказами? — Тогда не исключено, что кто-то хочет вывести его из строя.

Она сказала, что он зарабатывает себе на жизнь плакатами и, насколько ей известно, еле сводит концы с концами, так что вряд ли является для кого-нибудь опасным конкурентом. Я сказал, что не знаю этот мир, но мне кажется, что кто-то намеренно вредит ему. Я спросил ее также, не интересовался ли им кто-нибудь кроме меня. Она сказала, что в этом-то и причина, почему она встретила меня так неприветливо.

— Не было ни гроша, да вдруг алтын, — сказала она. — Вдруг один за другим появляются одинаковые коллекционеры, молодые, спортивные, располагающей внешности.

Приятно было услышать про располагающую внешность, но сейчас меня не это интересовало.

— Опишите других, — попросил я.

— Кроме вас был один, — сказала Ольга. — Вашего роста, в вашем костюме, ваш цвет волос. Больше ничего сказать не могу. Вы говорите правду, что брату ничего не грозит?

— Не с моей стороны, — сказал я. — И, насколько могу судить, не со стороны милиции, а остальное... Ну, то, что я вам сказал. Еще один вопрос, — сказал я. — Вы уверены, что до того, как уйти из дому, ваш брат курил гашиш?

— Во всяком случае, какую-то гадость.

— Он не кололся?

— О нет, точно нет, — и после некоторой паузы она сказала. — Наверное, это из-за меня.

— Бросьте, — сказал я. — Не занимайтесь самоедством. Это тот, первый. Я до него доберусь.

Уже повесив трубку, я подумал, что не спросил ее, когда к ней заходил тот, светло-серый, но решил, что пока это в принципе не так уж важно.

Я вышел на кухню, открыл кран, долго спускал воду, пока струя не стала достаточно холодной. За шумом воды едва услышал, как в прихожей звонит телефон. Снял трубку.

Это был Иверцев. Он сказал, что уже звонил, но не застал меня. Я сказал, что только что пришел и спросил его, есть ли какие-нибудь новости.

— Да. Мы опоздали, — сказал он своим спокойным, безразличным голосом.

— Что? — я произнес это очень тихо, потому что мне не хватило воздуха.

— Мы опоздали, — повторил Иверцев. — Он в больнице.

— Он жив? — спросил я.

— Да, конечно, — так же спокойно ответил Иверцев. — Он в психушке.

Я почувствовал мгновенное облегчение и слабость.

— Я разговаривал с его женой, — сказал Иверцев. — Не знаю, что там произошло. Ей было не до разговоров.

— Да, я понимаю, — сказал я. — А давно?

— Что давно? — спросил Иверцев.

— Давно он лег?

— Позавчера. Так я понял. Но я не уверен. То есть теперь уже...

«Точно, это в тот день, — подумал я. — Это неспроста. Это ловкий ход: ему ли стало горячо или кому-то другому, но в любом случае и ему тоже. И чего бы он не боялся, милиции или бандитов, но он сыграл точно. Хитер».

— А у вас ничего нового? — спросил Иверцев.

— Нет. Ничего.

— О Людмиле?

— Нет. Если что-нибудь узнаю, я вам сообщу. Значит, жена Тетерина больше вам ничего не сказала?

— Ничего больше. Она сразу повесила трубку. Очевидно, расстроилась, что Терю опять забрали в психушку.

Я подумал, что для расстройства у нее могли быть разные причины.

— Я был у Вишнякова, — сказал я. — Как вы думаете, он не может быть связан с какими-нибудь подделками или, может быть, с реставрацией — не знаю, что там бывает.

— Мне не нравятся такие вопросы, — ответил Иверцев.

— Мне самому не нравится их задавать, — сказал я, — но кто-то, похоже, тот самый тип, которого вчера убили, носит, то есть носил ему наркотики и притом совершенно бесплатно. Во всяком случае, он так говорит.

— Нет, — сказал Иверцев. — Эта работа имеет свою специфику. Можно знать что-то теоретически, но этого мало. Нужны особые навыки. Насколько я знаю, Вишняков этих навыков не имеет. Вряд ли кто-нибудь стал бы с этим к нему обращаться.

— А как еще можно использовать художника? — спросил я. — Я имею в виду: как еще преступник может его использовать?

Услышал недоуменный смешок Иверцева, молчание.

— Нет, — сказал он, — не представляю, — еще молчание. — А почему именно как художника? — спросил он. — Ведь кто-то может захотеть использовать его и в других целях.

Черт возьми! В самом деле. Ведь кто-то может захотеть использовать его в и других целях. Я, например...

Я поблагодарил Иверцева и положил трубку. Отпил из стакана глоток воды. Она все равно была теплой.

Я прошел в комнату, подошел к окну, присел на подоконник. В ясно видимом воздухе ангел по-прежнему плыл над пульсирующим пейзажем — мне было его не понять.