Борис Дышленко - Людмила

Ангел, поднявший руки на фоне городского пейзажа, поднявший руки на фоне огненных перьев, поднявший руки, чтобы коснуться волос.

Я снова вспомнил Вишнякова, его мастерскую. Почему Вишнякова и почему его мастерскую? Вишнякова? Наверное, потому, что с ним мы говорило об ангеле, но мастерская... Что-то там было не так. Не то чего-то не хватало, не то было что-то лишнее, чего не должно было быть. Было, конечно, и то, что должно было быть. Были холсты и краски, и всякая рухлядь для натюрмортов — все, как у других художников, у Торопова или Тетерина, например. Ничто не удивило меня в доме Тетерина, а то, что в его столе оказалась коробка морфина?.. Этот его порок был известен, и в прошлом, а может быть, и в настоящем, он был наркоманом, и наркотики в его столе не вызывали вопросов. Я подумал, как легко построить ложное обвинение в хранении и распространении наркотиков. Ведь по советской процессуальной практике уже само хранение предполагает распространение, и на этот счет суд, как правило, даже не требует доказательств. А что до хранения... Если хочешь, совсем нетрудно подсунуть пакетик с анашой или ампулу морфина, а для убедительности и чтобы доказать возможность распространения (ведь в судебной практике возможность сплошь и рядом приравнивается к факту или по крайней мере к намерению), можно подбросить и больше. Подложить в такое место, где сам хозяин и не подумает искать, но во время обыска... Я подумал, что мне ничего не стоило подбросить коробку с ампулами в письменный стол Тетерина, когда я там находился один. Но потом туда ворвалась, как дикая кошка, его жена — она поняла, что я не тот, за кого себя выдаю. Да, если бы у него нашли такую коробку, то бедняге было б не выбраться из хорошо знакомых ему лагерей, но художника ждала другая и вряд ли лучшая участь (кому быть повешенным — тот не утонет). Теперь он, чуть ли не прикованный цепью сидит на железной койке, упершись своими сивыми лапами в колени и бормочет что-то невразумительное про врачей-отравителей и про Лидию Тимашук.

Что-то здесь не совпадало. Было какое-то нарушение в его поведении, хотя вряд ли стоит искать логику в рассуждениях сумасшедшего. Однако, откуда эта знакомая тема, почему именно этот бред? Я подумал, что довольно долгое время, вплоть до кризиса определенной идеи мнимый Тимашук мыслил и вел себя в обществе адекватно, и только после того, как строй по мановению начальства на ходу сменил ногу, его поведение стало неадекватно.

— Совершенно верно, — сказал доктор, — неумение во время перестраиваться очень часто служит причиной душевных болезней, почему это особенно часто случается с художниками: они проходят свой, индивидуальный, а не социальный путь развития. Гораздо реже это бывает с представителями других социальных групп и еще реже с чиновникам

И все-таки что-то здесь было не так, какое-то несовпадение, какой-то сбой. Неужели это самое сильное впечатление в жизни Тетерина? Никто не знает, что, когда и как может в нем проявиться. Почему из глубины всплывет именно то, а не другое. Загадка даже для доктора, не только для меня. И все же почему именно эта тема?

Черти, врачи-отравители... Я вспомнил, какие у него грубые, совершенно не художественные руки. Руки? Действительно. Я, конечно, не встречал художника с маникюром: руки у них обычно не очень ухоженные — такая работа, — но у Тетерина... Нет, не просто грязные — такие, что уже никаким растворителем не отмыть: заскорузлые, грубые, с толстыми пальцами, с навеки въевшейся металлической пылью по краю ногтей. Нет, далеко не уайлдовский тип. Пролетарий и с самым пролетарским бредом. Кто-то когда-то сказал: «Не все шизофреники гении, но все гении шизофреники». Этот, по словам доктора, гений. Нет оснований думать, что это не так. Интересно, как он свихнулся, потому что все это не похоже на наркотический бред.

Да, провокации с наркотиками часто устраивают, если не могут поймать наркомана с поличным. Однако наличие ампул у Тетерина можно было предположить. В этом не было никакого несоответствия, напротив, это вполне подходило к образу Тетерина, во всяком случае, к тому, который был слишком хорошо известен. Эта находка вряд ли кого-нибудь удивила. У Торопова тоже не было ничего необычного кроме того, что там оказался журнал — как он попал к нему так и осталось невыясненным. А то, что этот журнал стал темой такой странной, тревожащей картины... Это легко объяснить: многие художники используют вместо модели фотоснимки — не всегда же можно удержать модель достаточное время в нужной позиции. Но нет. Торопов писал не с журнала, лишь композиция, вернее, расположение человеческих фигур было взято оттуда. Живая блондинка, надев голубой берет и натянув на красивые ноги черные чулки, позировала ему, но кто был моделью для мужчины? Живой моделью, ведь это не был журнал. Я почувствовал, как горячая ревность красной краской заливает глаза. Да, кто? Какая разница — может быть, я сам неведомо для себя тайно присутствовал там. Может быть, это я, Людмила.

Странно, что я не почувствовал ничего, когда увидел картину у него на стене, не почувствовал и не подумал о том, кто это мог быть. Наверное, потому, что я шел по другому пути, и эта женщина, как и все остальные, была для меня лишь возможной уликой, вехой в ходе расследования. Я углубился в частности. Меня интересовал сам феномен, причина, побудившая художника таким странным образом интерпретировать рыцарский роман. Или порнографический журнал? Скорее, действие амбивалентное.

Если бы тогда, в квартире доктора Ларина я увидел не портрет, а эту картину, тогда, вероятно, расследование пошло бы по другому пути, возможно, вообще все было бы по-другому. Это была бы всего лишь фотография из журнала, увеличенная до размеров картины, ну, хорошо, дополненная атрибутами из рыцарского романа, помещенная в другой интерьер, но все равно картина с картинки, не с реально существующей модели. Но это была блондинка, живая блондинка. Она склонилась над ним, готовая перекинуть обтянутую черным чулком красивую ногу через его каменное — ну конечно, каменное, — вырастающее из надгробья, лежащее навзничь, распростертое тело. Конечно же, каменное! Но эта хрупкая блондинка, Людмила или Изольда, женщина из классического сюжета — причем здесь голубой берет? И, уж тем более, при чем здесь черные чулки? Для чего на этой картине, в этом романтическом сюжете, привычные атрибуты порнографических снимков? Для чего? Как будто художнику или его модели понадобилось принизить прекрасную легенду до уровня порнографического журнала. Или поднять порнографию до уровня этой легенды? Или уравнять их в правах? Художнику? Или его модели? Мне почему-то кажется, что модели. Если так, то для чего? Может быть, художник чего-то не понимал, а она пыталась ему объяснить? Пыталась доказать, что это одно и то же? Или рыцарь пытался? Рыцарь, влюбившийся в портрет и пустившийся в плаванье, влюбившийся в порнозвезду и пустившийся в плаванье ради нее. Или подросток отправивший обрезки непристойного снимка вниз по ручью, а потом пустившийся в плаванье по волнам в поисках порномодели. Нет, для чего она все-таки сделала это? И вообще, если у него был журнал, почему он не скопировал эту сцену прямо оттуда? Вместе с черными чулками и голубым беретом. Серым беретом. Но может быть, в этом все дело, может быть, в том, что берет на картине был голубой?