Борис Дышленко - Людмила

Здесь был край света. Рельсы, не доходя до конца прямоугольного котлована, заканчивались приподнятой над землей полосатой, как шлагбаум шпалой. Направо, через две платформы от нашего состава, стоял, как и прежде, хорошо знакомый, совершенно не изменившийся вокзал: длинное, белое, одноэтажное с рустованным желтым цоколем из ноздреватого камня здание с круглой нишей, в которой когда-то прятался загадочный со своими усами Гуталин, позже перекочевавший на кладбище своих многочисленных двойников. Потом эта ниша долгое время пустовала, теперь бронзовый Ленин протянул оттуда руку, указывающую через платформы на высокий обрыв над котлованом. Перед вокзалом на тонких железных расходящихся кверху фермах, украшенных кованым растительным орнаментом в стиле «модерн» и выкрашенных голубой краской, протянулся вдоль всего здания над перроном обшитый снизу побеленной вагонкой навес. Там стояли решетчатые садовые скамейки, на которых в моем детстве проводили свои дни многочисленные гальтские бездельники. Сейчас разноцветная курортная толпа заслоняла их, но, кажется, и теперь там сидела какая-то молодежь.

Немного задержавшись в дверях (я выходил последним), я шагнул на перрон. Никто здесь не мог встречать меня. С чемоданом и кейсом в руках не спеша пошел по платформе вдоль состава. Впереди, за полосатой шпалой, поднимался к привокзальной площади невысокий зеленый склон, на котором по здешнему обычаю слева и справа было высажено какими-то мелкими голубыми цветочками два огромных слова — ко второму, видимо, для симметрии, так как оно было короче, добавили такой же восклицательный знак. Между словами помещалась широкая, в пять-шесть ступеней, лестница. Я поднялся по ней на тротуар, на полметра возвышающийся над площадью, точнее, над расширенной в этом месте улицей, на которой по ту сторону также приподнятого, но еще и огражденного ступенчатым парапетом тротуара, протянулась высокая, в два-три человеческих роста, каменная стена, сдерживающая поросшую кустарником и белой акацией крутую гору. На ней, ближе к широкой и плоской вершине, расположились корпуса санатория, выстроенного в тридцатые годы, — в моем детстве он назывался непонятным и уродливым словом «Всекопромсоветкасс». Слева, на исходе горы, уменьшившись до высоты забора, стена прерывалась улицей, огибавшей подножье горы, — справа тупым закругленным углом поворачивала на Партизанский проспект, зажатый, как в ущелье, между этой стеной и другой такой же, ограничивающей довольно большое плато с площадью и старинным театром на ней. Обе стены прорезались кое-где лестницами, ведущими на плато, к театру и кафе «Курзал» и на гору, на проходящую вдоль проспекта террасу над стеной, где в год, когда я заканчивал школу, как будто, собирались что-то строить — не то кафе, не то летний ресторан, — но с привокзальной площади нельзя было увидеть, есть ли там что-нибудь. Я помнил, что под террасой, вдоль всего спускающегося от площади к площади проспекта проходил ряд врытых в подножье горы мелких сувенирных лавочек, торговавших всевозможными местными поделками: тросточками с инкрустацией из серебристой проволоки; детскими черкесками; игрушечными кинжальчиками; наборными поясами; чашками с разными надписями; солнечными очками; соломенными шляпами; шкатулками из ракушек. Но сейчас все это было за углом. Здесь, на площади, со времени моего отъезда ничто не изменилось, но само чувство узнавания придавало этим знакомым с детства местам привкус новизны, и некоторое время я смотрел на площадь, как будто в первый раз, потом, отряхнувшись от этого недолгого оцепенения, спустился по трем каменным ступенькам с тротуара и хотел направиться к стоянке такси, где уже собралась длинная очередь приезжих с их чемоданами, сумками и детьми, но тут ко мне мягко подрулила синяя «волга», и рыжеватый неопределенного возраста шофер, высунулся над полуопущенным стеклом и спросил меня, куда мне надо.

Мы договорились за пятерку, и я объяснил ему маршрут, чтобы он вез меня не самой короткой дорогой. Город мягко поплыл вокруг меня во всем своем южном, солнечном блеске, в ленивой суете нарядной и праздной толпы, в пышной зелени, в чередующихся спусках и подъемах коротких улиц, — компактный и красивый город, — я чувствовал себя приезжим. Спустились по Краснодонскому проспекту, просто проезду между двумя огороженными железной решеткой, поросшими густым кустарником склонами, к площади у завода «Минрозлив», проскочили ее. Покатились по плавной Объездной, огибая Кубанку, широкое, почти квадратное плато, где на месте прежнего пустыря возвышались теперь какие-то павильоны и сооружения, напоминающие луна-парк, и запетляли кривыми улочками, приближаясь к Нахаловке. За внезапным поворотом солнце ударило в глаза, и я надел темные очки. В сумрачно-солнечном свете мы поднялись коленчатым Крутым Спуском под нависшей справа высокой, сложенной из неотесанного камня стеной (здесь что ни улица, то такая стена), выехали на Трудовую, по-прежнему застроенную одноэтажными особнячками в глубине палисадников, устроенных над такой же стеной, вырулили на Баязет, и, проехав по нему до конца повернули направо; проехали каменистой дорогой вдоль поросшего кизилом и алычой склона; справа, пониже в огороженных зеленым штакетником садиках прятались аккуратные, крытые черепицей и шифером домики; проехали мимо моей бывшей школы и Хлудовской больницы длинного, желтого двухэтажного здания — трехэтажного с фасада, — и, обогнув склон, свернули к отдельно стоявшему у его подножия миниатюрному замку, каких было много выстроено в Гальте в начале века. Замок был огорожен кованой решеткой в стиле «Модерн», поднимавшейся ажурными секциями по ступенчатому каменному цоколю к холму. Мы остановились у массивной, сложенной из желтого ракушечника арки, по обеим сторонам которой на высоте человеческого роста были укреплены две внушительные черные с золотом вывески. На той, что слева хитроумной славянской вязью было написано:

Справа более сдержанным латинским шрифтом:

Я выдал водителю пятерку и прошел между надписями во двор. Здесь какой-то старичок в белой панамке, темных очках и шортах сидел в полосатом выцветшем шезлонге, подставив солнцу голубоватые подагрические ножки, и читал «Гальтскую Здравницу». Я хотел спросить его, как пройти к администратору, но передумал и пошел сам. Как я и предполагал, вход оказался сбоку, за выступающей, имитирующей средневековую башню частью дома. Поднявшись по известняковым ступеням на вымощенную желтой керамической плиткой террасу, я остановился, чтобы еще раз прочесть (здесь только по-русски) название «отеля». Потянул на себя солидную, застекленную толстым зеркальным стеклом дверь. Вошел. Из небольшого холла на галерею поднимались две устланные ковровыми дорожками лестницы с начищенными медными перилами, слева часть холла была огорожена барьером из дубовых панелей, над которым были еще стекла на металлических штангах. Там, за стеклом была видна голова крашенной блондинки — темные волосы на темени отросли уже на целый сантиметр. Я окликнул блондинку и понял, что ошибся, потому что физиономия оказалась не просто мужской, физиономия оказалась свирепой. Я улыбнулся.