Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Были еще вопросы. Один, в частности, к убийце: отчего он так заторопился? Почему обозначил следующую цель, не уничтожив предыдущей? Ведь это портит ему всю игру, превращая зловещую метку в пустую угрозу. Можно пометить царапиной все расклеенные по городу плакаты, но это вызовет только недоумение у тех, кто заметит порчу, и в этой серии просто затеряется портрет убитой певицы, даже двух, если убийство произойдет не вовремя. Нет, разорванный глаз должен служить грозным предупреждением, чтобы каждый, увидевший его, знал: этот человек умрет. А так смысл предупреждения не ясен, и можно подумать, что кто-то собирается опустошить всю эстраду. Но тогда кого он будет пугать? А что, если кто-то, какая-то группа действительно этого хочет? Опустошают эстраду, освобождают места для своих протеже. Для молодых дарований. Как единичный случай это возможно, достаточно вспомнить эпизод из “Крестного отца”. Там, правда, не совсем так, но как вариант... Да, это возможно как единичный случай, но трудно представить себе мецената, желающего таким путем изменить образ российской эстрады — такое может возникнуть лишь в воспаленном мозгу “патриота”.

Но преждевременная метка... Она как-то не укладывается в теорию о рэкете. Этот знак скорее мог бы означать конкуренцию. Но это уже не просто борьба за первенство на эстраде. Что-то другое. Первенство это, конечно, тоже деньги, но здесь дело в конкретных деньгах. Может быть, и правда, какая-нибудь телеигра или марафон, реклама или место в репертуаре концертного зала, выгодные зарубежные гастроли — что-нибудь из этого. Впрочем, зарубежные гастроли теперь не планируются государственными чиновниками, и если иностранный дилер хочет этого артиста, то он хочет именно этого артиста, и здесь о какой конкуренции может идти речь? Убив певицу, конкурент ничего не добьется. Хотя что я об этом знаю?

Но в любом случае могли быть предъявлены какие-нибудь требования, которые певица или ее менеджер не выполнили. Ну хорошо, убили одну, но теперь сразу же хотят и другую — не слишком ли густо для конкуренции? И опять-таки, почему, не закончив со второй, берутся за третью? Это самое непонятное из того, что происходит, хотя и насчет всего остального можно только строить гипотезы. Но ведь в самом деле, куда удобней диктовать условия, указав на прецедент. Жаль, что я не имел возможности встретиться с менеджером — сама певица действительно могла ни о чем не знать.

“Вообще, чего ты добиваешься? — спросил я себя. — Хочешь вот так, сидя у телевизора, вычислить возможного заказчика? Да, конечно, если собрать всю информацию за пару месяцев — но нужно еще знать, какую информацию — и соответствующим образом эту информацию обработать, тогда, может быть, удалось бы установить мотив, но не больше. Правда, сейчас я уже могу исключить два мотива: ревность и случайное ограбление. Но почему только я? Почему никто до сих пор не заметил этих совпадений? Если бы кто-то заметил, то комментатор уже сообщил бы о них, но он пока только нагнетает ужас”. Я вспомнил, что и сам этим совсем недавно занимался, и ничего не смог придумать в свое оправдание.

Я включил телевизор и стал слушать чьи-то сетования на разруху и плачевное состояние памятников архитектуры в городе Санкт-Петербурге. Эти ежедневные жалобы и стенания стали уже выводить из себя. Утешительно было жаловаться среди повального процветания, но теперь, когда разорение и нищета и так на каждом шагу лезли в глаза, видеть и слышать это еще и по телевизору стало невыносимо.

— Господи! Ну хоть кому-нибудь сейчас хорошо? — вздохнул я.

И сразу же пришел ответ, что да, хорошо. Кому-то хорошо, и даже очень хорошо, но только не Петербургу, не старушке, пытающейся продать книжку в переходе метро, и которая, наверное, родилась и состарилась в этом городе, не женщине, раздающей какие-то листовки там же, на выходе и не этим художникам, которых вон показывают возле Армянской церкви, но вон тем сытым, крепким парням с бритыми затылками, им хорошо, и вон тем, выходящим из ресторана с дорогими блядьми, им тоже неплохо. Но есть такие, кому совсем хорошо — эти за кадром.

Этим тоже хорошо, даже остается на рекламу, чтобы та старушка, которую только что показали, знала, куда ей сунуть голову.

“Черный юмор”, — подумал я, вспомнив покойного президента Кеннеди.

По экрану побежали косые пересекающиеся линии — не то елочная канитель, не то колючая проволока. Плоское лицо комментатора закрыло почти весь этот фон. Комментатор начал с места в карьер:

— Сегодняшний день начался трагедией, вполне обычной для нашего демократического общества. В первые же секунды этих суток выстрелом в глаз из снайперской винтовки, которую вы уже видели, была убита певица Инга Зет.

Я вскочил и заматерился.

“Как же так! — подумал я. — Та же винтовка? Значит, они ее не забрали, оставили там? Значит, ждали, что он придет? И он пришел, несмотря на засаду и несмотря на засаду, убил. Или певица действительно хотела того же? По молчаливому согласию с убийцей они разыграли этот спектакль. Но ведь не до последней черты?”

Все эти обрывки промелькнули так быстро, что уместились в паузу между двумя предложениями.

— Убит был также один из телохранителей певицы. Видимо, убийца был не один. Оставшийся в живых рассказывает, что он преследовал преступника, который все же сумел уйти от него, затерявшись в уличной толпе, а когда он вернулся на чердак, то обнаружил там труп своего товарища. Когда после этого он вбежал в квартиру артистки, чтобы воспользоваться ее телефоном, то увидел ее мертвой с огнестрельной раной в голову и ее менеджера в состоянии, близком к истерике.

В кадре появилась часть знакомой мне комнаты, раскинутые ноги лежащего на полу тела. Ноги были в джинсах и кроссовках. “Видимо, успела переодеться после концерта”, — мелькнуло у меня. Окно. Французские шторы были подняты, и по стеклу от белой точки разбежалась паутина тонких трещин. За окном — чернота.

Камера прошла панорамой от окна по всяким предметам, захватила край дивана “рококо”, сидящего в напряженной позе молодого человека в малиновом пиджаке со стрижкой “ежиком” и со страдальческим выражением на неестественно бледном лице.

— Скажите, кто поднял занавеску? — комментатор поднес к лицу менеджера микрофон.

— Разве вы не знали? — срывающимся голосом ответил молодой человек. — Мы же так договорились с охраной. Мы же хотели взять его с поличным. Вы же...

— Говорите не мне, а им, — комментатор кивнул на меня, наверное, на тысячи других.