Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Естественно, я знаю, что это просто ящик, мертвый ящик, набитый клубками проводов, платами и какими-то лампами, и есть еще кинескоп, вообще пустое пространство, то есть вакуум, ничто, и та жизнь, которая возникает на экране, только иллюзия, просто движение каких-то электронов, но ведь и человеческая жизнь всего лишь химический процесс, — так что жизни нет, ее нет нигде, и я сам не существую, пока не включен телевизор, но не всегда же существовать. Я посмотрел на часы, встал и включил его.

“Нервы вконец расшатались, — сказал я себе, — нервы тоже вроде электронов в вакуумном пространстве”.

Я сходил на кухню и приготовил себе коктейль. Когда я вернулся, уже начинался фильм. Судя по названию — “Последний заказ” — это был детектив, или crime — они пользуются сейчас большим успехом. Я устроился в кресле и отпил из стакана глоток.

Крепкий, хорошо сложенный мужчина (модный тип низколобого красавца) бежал вдоль пустынного пляжа. Видимо, он бежал уже долго, потому что светлая майка на нем была в темных потеках пота, и следы его босых ног протянулись вдоль всей линии прибоя. Он прибежал в симпатичное уединенное бунгало, какие-то секунды, схватившись за голову, стоял неподвижно, потом бросился к лежанке, откинул плоские, разноцветные подушки и, выхватив оттуда американскую штурмовую винтовку М-16, стал крушить прикладом все вокруг: висячую лампу в деревенском стиле, какие-то вазы на столике, застекленные эстампы на стене. Видно, что-то было не в порядке с этим человеком, видно — это было сделано очень хорошо, — его мучили угрызения совести.

Все это было очень красиво и очень красиво снято: океан, огромный закат над ним (видимо, это был Тихий океан), полоса прибрежного песка, пальмы вокруг бунгало, само бунгало из темных бревен, даже угрызения совести были очень красивы. Просто рай земной.

“Рай, — подумал я. — Наши прародители были изгнаны из Рая за грех, за один только грех, а теперь... Да разве можно пускать его в Рай? Современный человек что угодно превратит в пустыню. Он жаден и ничем не хочет поступиться. Он хочет жить в раю со всеми своими грехами: со своей жадностью, ненавистью, завистью. Он хочет жить там даже с преступлениями, ни от чего не отрекаясь. На свете немало райских местечек, где идут кровавые войны. За которые идут кровавые войны. Этот парень тоже, наверное, чужой кровью добыл свой рай, и теперь он мучится в нем”.

Я задумался об этом и не очень внимательно следил за происходящим. Постепенно входя, я наконец стал понимать, что мужчина — профессиональный убийца, оставивший свое занятие не то вследствие своей любви к женщине-психотерапевту, не то влюбившийся в эту женщину в ходе психоанализа, при помощи которого он лечился от профессиональной болезни, от стресса, бессонницы и привидений.

Я лениво засмеялся, вспомнив замечание полковника.

— Для них это все равно, — сказал он, — сауна, Майами Бич, психоанализ... Ты думаешь, у них душевный дискомфорт? — сказал он — Может быть. Но тогда именно это выражение, а не “тоска” или “усталость”. Нет, — сказал он, — это просто стиль жизни.

Впрочем, тот разговор шел не о киллерах, а о певице.

Но кажется, он опять взялся за старое — опять воспитывает нового человека. Самого нового. Еще один неприкаянный киллер бродил по экрану. Он был очень обаятелен, этот киллер. В чем-то он был, как ребенок. Его хорошо играл хороший актер, а режиссер явно сочувствовал ему. Ведь киллер тоже человек — его пожалеть надо. Ведь он, в сущности, не такой уж пропащий, ведь у каждого человека можно отыскать в душе что-то дорогое ему, что-то прекрасное.

Да, пожалей, пожалей его, а пока ты жалеешь его, ты ждешь его, ждешь, когда он придет и возьмет тебя, такой сильный и мужественный, такой желанный. У тебя не хватает мужества, и ты хочешь взять его у другого. И тогда между вами возникает обратная связь: снайпер — мишень, жертва — убийца. Если ты — жертва, ты хочешь, чтобы он пришел, ты хочешь покорно отдаться ему, такому грубому и жестокому, и если он не убьет тебя, ты останешься неудовлетворенным и, чего доброго, убьешь себя сам.

Зря заигрываешь с ним, зря подставляешься, педераст! Он не спросит, хочешь ли ты его, ему не нужна твоя взаимность, и когда он доберется до тебя, он напоследок еще посмеется над твоей добротой. Будь мужчиной и, если не можешь стрелять, то хотя бы плюнь ему в харю.

Потому что он не такой, каким ты его выдумал. Это Раскольников “себя убил” — киллер не убивал себя, он родился таким, этот ублюдок. Рождаются ли убийцами? Да, рождаются, и не надо называть их киллерами — слова не должны скрывать подлинную сущность — это убийцы, грязные, наемные убийцы, такими их создал ад. Но тогда нет греха, скажешь ты. Для них — нет, отвечаю я тебе — они его не знают. И потому с ними не о чем разговаривать, и это просто бесстыдство — проливать над ними слезы. Их можно только убивать. И не надо ждать правосудия, не надо перекладывать убийство на палача — возьми грех на душу.

“Правильно, — подумал я. — В прежние времена раскаявшийся преступник навсегда уходил в монастырь, но теперь, когда жизнь легка и обильна, есть выход попроще — психоанализ. Вот как дьявол ставит вопрос, — подумал я, — убийца тоже человек, его пожалеть надо. Надо лечить. Разобраться в его комплексах, помочь ему избавиться от них, и тогда все будет в порядке. Все будет okay. А что? Почему нет? — усмехнулся я про себя. — Лечит же врач раненого убийцу. Отчего же не вылечить его от душевного дискомфорта? Да, вылечить, чтобы он мог без угрызений совести пользоваться своим местом в захваченном раю”.

“You are okay? Are You okay?” — эта глупость смешила меня, потом стала раздражать. У героя переломаны все кости, а подбежавшая героиня спрашивает, все ли у него в порядке. “Are You okay?”

“Yeah, I’m okay, — бодро отвечает убийца. — Я был плохим, но теперь я раскаялся. I’m okay”.

Они, и правда, как дети. Попросив прощенья, считают, что тем самым его заслужили.

Но здесь было немного не так. Эта женщина успокаивала всеми известными ей способами терзающегося американского раскольникова. Но она не уговаривала его сдаться и не надевала на него крест.

— Ты должен простить себе это, — уговаривала она. — Ты не избавишься от этого, пока сам не простишь себя.

“Оригинальный способ, — подумал я, — даже если просто наступишь кому-нибудь на мозоль”.

— Я не могу, — стонал убийца. — Они приходят ко мне во сне, они все время со мной.

Да. Она утешала его всеми способами, и там была еще небольшая любовная сцена. В меру секса, но и это показалось мне тошнотворным.

— Убийство, — сказал я, — оно, как измена. После этого ты должен забыть о женщине. Забыть навсегда.