Борис Дышленко - На цыпочках

Я очнулся от холода, хотя некоторое время еще пытался сжиматься, как бы кутаться, потому что не ожидал от пробуждения ничего хорошего. Я полусидел-полулежал на каких-то влажных от росы бревнах в абсолютно темном дворе, где не светилось ни одно окно и только уличным светом брезжила впереди невысокая арка ворот. Надо мной не было луны, и звезды в черной толще неба казались не звездами, а бесконечными узкими туннелями, наполненными холодным газом. Было ощущение страшной заброшенности и пустоты, меня знобило, и казалось, что мои волосы стоят дыбом, как у дикобраза или ежа.

Я встал и покачнулся. Я понял, что я еще сильнее пьян, чем накануне, только таким опьянением, при котором я все понимаю, — но мне ничего не хотелось понимать. От холода обняв себя руками, я пошел.

Жена спала, отвернувшись к стене и подложив обнаженную руку под голову, и когда я, осторожно прикрыв за собой дверь, пробрался и включил стоявший на рояле ночничок, она не проснулась. Мне показалось, что она так и не вставала, с тех пор как я оставил ее здесь, и я сейчас же умственно ужаснулся этой мысли, но не почувствовал ее. Моя голова едва держалась на слабой шее, и тело было размягченным и развинченным. Я с трудом разделся, забрался под одеяло и, прижавшись щекой к теплому плечу жены, заснул.

Меня разбудил звук закрываемой двери. Я подумал, что это жена, не дождавшись, когда я проснусь, и не желая будить меня и, очевидно, обидевшись на меня за мое вчерашнее недостойное поведение, ушла, чтобы не разговаривать со мной. По совести говоря, я даже обрадовался этому, потому что ничего хорошего от разговора с женой произойти не могло.

«Который час?» — подумал я и, открыв глаза, убедился в том, что действительно нахожусь в комнате один. Часы в простенке между окнами показывали половину одиннадцатого. Я встал и, чувствуя непривычную легкость во всем теле, в то время как голова, наоборот, была очень тяжелой, так что я покачнулся и чуть не упал, подошел к окну и некоторое время бессмысленно смотрел на улицу, как будто пытаясь что-то сообразить, но даже не знал, что именно, и не сразу мне пришло в голову, что я припоминаю события вчерашнего дня. Тогда я стал их припоминать, но это мне тоже удавалось не целиком, а частями и не в том порядке, в каком они происходили. Я надел брюки, вышел в ванную, умылся и побрился там. Одевшись окончательно, я вышел из комнаты, а затем, пройдя по коридору, и из квартиры. Я решительно ничего не соображал.

Я перешел улицу и, выйдя на противоположный тротуар, направился к подвалу. Я не собирался снова идти туда — больше мне там нечего было делать — я только хотел проверить, открыт ли он, как вчера, или его после моих поисков закрыли. Ухватившись за металлический поручень, чтобы не покачнуться, я спустился по нескольким ступенькам вниз. Ржавая дверь была закрыта снаружи на прочный засов, петли которого была замкнуты на висячий дюралюминиевый замок. Я так и думал. Я поднялся по ступенькам на улицу и, прислонившись к поручням, попытался задуматься. Я не помнил, чем закончился мой разговор со Шпацким, и не знал, идти ли мне к нему в десант сейчас или в какое-нибудь другое время. Я хотел это вспомнить, но у меня ничего не вышло, а вместо этого вспомнилось совсем не то, а то, что я, по мнению Шпацкого, жертва и, вероятно, кому-то напакостил.

Я подумал, что, может быть, Шпацкий прав, и я действительно не заметил сделанной кому-то гадости, а тот в отместку похитил моего кота — разные бывают люди, — и если этого человека найдут, то у меня, вероятно, будут какие-нибудь неприятности за то, что этот человек посчитал гадостью. Но даже если я и не сделал такой гадости, то кто мне поверит? Ведь не станет же человек просто так, ни с того ни с сего похищать чужого, к тому же зарегистрированного и вовсе ненужного ему кота.

«Нет, — подумал я, — уж пусть лучше найдут этого обиженного мной человека. Если его найдут, найдут и моего кота, а со мной, я надеюсь, не обойдутся слишком строго за какую-то неумышленную гадость. Ведь Шпацкий сам сказал, что я мог нагадить и не заметить. Если я нагадил, то всегда готов попросить прощения. Да».

Но в душе я не верил такому объяснению: что-то подсказывало мне, что я никому не гадил и кот исчез каким-то другим путем.

День, как и предыдущий, был очень ярким, и внезапно я почувствовал, что мне тяжело дышать. Я ослабил галстук, расстегнул воротничок сорочки и тогда вспомнил про вчерашний найденный мной в подвале жетон. Я вынул его из кармана и снова прочел адрес: ул. Солидарности, дом № 62, кв. 17.

Я положил номерок в карман и отправился на эту улицу.

Улица Солидарности являлась третьей по счету, была почти параллельна моей улице и находилась примерно в десяти — пятнадцати минутах ходьбы отсюда, но, где находился дом номер шестьдесят два, я не знал и некоторое время колебался: идти ли мне налево, чтобы проехать до этой улицы на трамвае, или направо, то есть вперед, к проспекту Торжества Ретирады, чтобы не возвращаться, потому что трамвайная остановка находилась дальше, за улицей Солидарности, примерно в половине квартала. Поколебавшись, я все-таки решил идти вперед, чтобы сейчас, в такую жару, не париться в трамвае. Я правильно поступил, потому что мои ноги, которые отчего-то ныли, за время пути немного расходились, да и дыхание стало не таким тяжелым. Правда, на необходимой мне улице Солидарности мне пришлось возвращаться и даже не один, а два квартала назад уже по этой улице, но то время пока я шел, я пытался придумать оправдание своему визиту в незнакомую мне квартиру. Интуиция подсказывала мне, что личности, которых я собираюсь посетить, подобно мне, как-то связаны с котом. Одно мне было непонятно: если это их кот потерял свой жетон там, в подвале, то каким образом он оказался так далеко от адреса своего места жительства. Мне казалось, что коты не заходят так далеко, во всяком случае, домашние коты, а этот кот, судя по наличию государственного жетона, был домашним.

«Впрочем, что знаем мы о котах? — рассуждал я, пересекая улицу Офицерской культуры. — Психология котов, а также их семейные отношения и связи до сих пор, к сожалению, слабо освещены наукой. Разумеется, с научной точки зрения, коты неразумны, а руководствуются исключительно условными рефлексами, но кто знает, как далеко может завести кота условный рефлекс? Например, тот же кот может как угодно далеко бежать за машиной с мясом или за молочной цистерной, или за другой какой-нибудь кошкой и в конце концов забрести куда-нибудь в те же подвалы. Или, испугавшись чего-либо, кот может заметаться и заблудиться, а заблудившись, оказаться в подвале. Если я узнаю у тех лиц историю их кота, может быть, это прольет свет на исчезновение моего и поможет мне в моих поисках, тогда виктимология окажется бессильна, потому что у меня такое впечатление, что я, несмотря ни на что, никому не гадил. Но пусть бы даже виктимология, пусть! Только бы мне найти моего кота!»