Борис Дышленко - На цыпочках

С этим трудно было не согласиться, и я сказал, что согласен.

Некоторое время Джиу-джиски помолчал, посидел, устало положив руку на спинку кресла и пуская в воздух колечки голубоватого дыма, потом повернулся и, упершись рукой с сигаретой в колено, сказал:

— А теперь спросите себя: как посеять это Разумное, Доброе, Вечное.

— Как? — спросил я, но не себя, потому что я лично не знал — как.

— Вот мы и вернулись на круги своя, — сказал Джиу-джиски. — Вы помните, мы говорили об образе?

— Ах, об образе? Значит... Ну да.

— Да, об образе. Я говорил, что все это достигается образом: Разумное, Доброе, Вечное — все это. Это создается через образ. А все то, о чем вы говорите, только повод для размышления о Добре и Зле.

— О-о! — сказал я.

— Да-а, — сказал он, прищурившись, — только образ. И не верьте тому, что на поверхности — весь смысл в подтексте.

— Безусловно в подтексте, — подтвердила жена.

— Главное, — сказал Джиу-джиски, подняв указательный палец, потому что сигареты в руке у него уже не было, — это создать проникновенный, глубоко человечный образ. И при этом абсолютно все равно, будет ли это образ Гамлета или Идиота, Чацкого или Белоснежки — это неважно. Везде речь идет об извечной борьбе Добра и Зла. И знаете, что торжествует?

— Добро? — предположил я.

— Конечно, — сказал он, — Добро.

Ну что ж, это меня удовлетворяло.

— Минуточку, — остановил он меня, хоть я ничего и не возражал, — минуточку! В любой роли, — сказал он, — понимаете, в любой: в роли античного героя, христианского подвижника, ученого-исследователя, врача-эпидемиолога, воина-освободителя, гестаповца, чекиста, кого угодно — создать образ гуманного, честного, принципиального человека, нетерпимого ко всякой лжи и запирательству.

Я смотрел на него, еще не найдя, что сказать. Конечно, артист артистом и искусство искусством, но...

— Вы понимаете? — продолжал Джиу-джиски. — Чтобы создать образ, нужно понять человека, найти в нем искру, росток Добра, прорастить этот росток...

Наконец я нашелся, что сказать.

— Ну это вы уж слишком! — сказал я.

— Что «слишком»? — не понял Джиу-джиски.

— Ну как же? — сказал я. — Это же несовместимые вещи: гестаповец и... Добро.

— Не место красит человека, а человек — место, — сказал Джиу-джиски. — Ну и потом, как же актеру играть гестаповца, не найдя в нем хоть крупицы Добра? Что-нибудь человеческое. Ну, например, он любит Родину или...

Жена сказала, что она тоже помнит этот случай, когда гестаповец любил Родину, что это было во время войны и что в Германии служил какой-то разведчик, который оказался не разведчиком, а гестаповцем, и он через одного священнослужителя передавал какие-то секретные сведения, так что гестапо ничего не могло понять, а потом он спас какую-то разведчицу при помощи подтекста, так как в гестапо прослушивались все микрофоны.

Я тоже видел этот фильм, только он мне тогда показался неубедительным, потому что там чуть ли не все гестаповцы оказались прогрессивными разведчиками, но теперь я понял, что это оттого, что там было очень много подтекста.

— Значит, — подтекст, — сказал я, не зная, что еще сказать.

— Подтекст, — подтвердил Джиу-джиски.

Жена сказала, что она очень любит подтекст и предпочитает его всем остальным разговорам, и еще она сказала, что надо как-нибудь встретиться и выпить за подтекст.

— Рюмочку ликера, — улыбнулся Джиу-джиски и моргнул одним глазом, — ну, максимум, две.

Я вздохнул. Все-таки мне это не нравилось.

— Нет, — вздохнул я, — тут что-то другое. Ведь это был разведчик, не настоящий гестаповец. Подтекст подтекстом, а в гестаповце добра быть не может: ни крупицы или этого — как его? — ростка.

— Ну и крепкий же вы орешек, — сказал Джиу-джиски. — Ну хорошо, оставим гестапо в покое, но вы согласны, что Добро все-таки побеждает Зло.

— О, с этим я, конечно, согласен.

— А почему? — спросил Джиу-джиски.

— Что «почему»?

— Почему побеждает?

— Хм, — задумался я.

— Хотите, я вам отвечу? — спросил Джиу-джиски.

— Да, конечно, — сказал я, — а то мне что-то ничего не приходит в голову.

Я заметил недовольный взгляд моей жены: наверное, ей не понравилось то, что я сказал.

— Потому, — сказал Джиу-джиски, — что оно — с кулаками.

— Кто с кулаками? — не сразу понял я, отвлеченный неодобрением моей жены.

— Добро, — ответил Джиу-джиски.

— Добро? — переспросил я.

— Добро, — подтвердил Джиу-джиски.

— С кулаками?

— Конечно.

— А если не с кулаками?

— Как же не с кулаками?

— Так. Не с кулаками.

— Тогда оно не победит.

— Значит, не всегда побеждает? — спросил я.

— Всегда, — ответил Джиу-джиски.

— Но позвольте, — возмутился я, — вы же только что говорили, что...

— Но оно всегда с кулаками, — перебил меня Джиу-джиски. — Добро должно быть с кулаками.

— Ну а если все-таки не с кулаками? — настаивал я.

— Тогда это не Добро.

Я задумался, но так и не смог ничего придумать, кроме как повторять про себя все то, что я до сих пор говорил.

— Нет, — сказал я, — пусть не Добро, но лучше без кулаков. Можно обойтись.

— Ты хочешь, чтобы тебе все принесли на блюдечке, — сказала жена. — Ты хочешь быть не добрым, а добреньким, как сказал один великий человек. Нет, за счастье нужно драться. Если ты, конечно, мужчина, — добавила она с некоторым сарказмом.

— Да нет, — сказал я. — Почему обязательно на блюдечке. Можно и не на блюдечке. Можно и не носить. Но только почему обязательно драться? Нужно сначала выяснить все подробности. Может быть, можно и мирным путем.

— Если ты настоящий мужчина, — сказала жена, ты не должен бояться.

— Да я и не боюсь, — ответил я, недоумевая. — Чего мне бояться? Просто я считаю, что сначала нужно попробовать договориться.

— Договариваться со Злом? — сказал Джиу-джиски. Он недоверчиво улыбнулся. — Со Злом нельзя договориться — со Злом можно только бороться. А чтобы бороться, — сказал он, — нужны кулаки.

— Но вы же сами говорили про крупицу, — возразил я, — и про этот росток...

Джиу-джиски задумался и полез в карман. Он достал из кармана сигареты и угостил мою жену. Закурил и сам.

— Хотите, я расскажу вам одну историю? — спросил он, по-моему, больше мою жену, чем меня.

Я приготовился слушать, но больше из вежливости, чем из каких-либо иных соображений, поскольку заранее был уверен, что все-таки лучше, когда Добро побеждает мирным путем: ну там, путем переговоров, или экономического соревнования, или силой убеждения — мало ли этих путей. Но я все же кивнул, чтобы дать ему возможность высказаться, а кроме того, бывают отдельные случаи, когда прибегать к самообороне или, скажем, к тому же джиу-джитсу тебя вынуждают обстоятельства, если, например, ты не можешь убежать или уйти с достоинством. Так я однажды собирался защищать своего кота до последней капли крови, но оказалось, что никто не собирается у меня его отнимать и в этом нет необходимости. Вот настолько лучше сначала все узнать. Но я все-таки допустил, что бывают такие случаи, когда нет иного выхода, как защищаться, и подумал, что он как раз собирается рассказать один из таких случаев — собственно, так оно и получилось, — поэтому я согласно кивнул и приготовился слушать. Я посмотрел на жену, которая уже была готова, и приготовился.