Борис Дышленко - На цыпочках

— Полковник, — все еще не веря в свое счастье, сказал я, — значит, я... нет, вы не подумайте: мне очень приятно ваше общество, и я так вам благодарен, что это невозможно выразить словами. Что слова? Пустой звук. Но я надеюсь впоследствии доказать вам свою благодарность на деле: я теперь буду очень осторожен, и ни в коем случае не поставлю себя в такое двусмысленное положение, как это случилось на этот раз; и мне очень неудобно, что я так вас затруднил — ведь вам пришлось с таким трудом распутывать это сложное дело. Пожалуйста, не подумайте: мне в самом деле очень приятно ваше общество, но, с другой стороны, мне бы очень хотелось увидеть свою жену: мне кажется, что я не видел ее уже сто лет.

— Хм! — сказал полковник.

Я посмотрел на него.

— Что, есть какие-нибудь затруднения, полковник?

— Хм, — повторил полковник, — боюсь, что вы меня неправильно поняли. Боюсь, что вы ложно истолковали мое доверие.

— Как, полковник? — не понял я. — Ведь вы же сказали, что вы мне верите.

— Я, лично, вам верю, — поправил меня полковник, — лично, я; но это вовсе не означает, что и все остальные в этом вопросе поддерживают меня. Согласитесь, что обвинения, выдвинутые против вас, независимо от того, истинны они или ложны, все-таки достаточно серьезны; и с этими обвинениями против вас выступили пресса и десант. Не стоит лишний раз повторять, что это достаточно авторитетно, но сами подумайте: как выглядит ваше заявление о тождестве в свете презумпции невиновности.

— А что это за презумпция? — спросил я.

— Презумпция невиновности есть признание факта невиновности юридически достоверным до тех пор, пока не будет доказана виновность. Согласно этой презумпции, каждое сомнение должно быть толкуемо в пользу обвиняемого.

— Это прекрасная презумпция, полковник! — воскликнул я. — Я и не знал, что бывает такая презумпция. Ведь теперь всякое сомнение толкуется в мою пользу.

— По-моему, против, — сказал полковник.

— Ну как же против, полковник? — закричал я. — За!

— Против, — сказал полковник и спросил: — Как, по-вашему, кто в данной ситуации является обвиняемым?

— Ну как кто? Я, конечно, ведь мы же говорили об этом.

— Так было, — сказал полковник, — так было до тех пор, пока вы не опровергли обвинений, выдвинутых против вас прессой и десантом. При сомнении, возникшем в результате неуверенности вашей жены... словом, в той ситуации это сомнение толковалось бы в вашу пользу.

Полковник снова закурил.

— Но разве ситуация изменилась, полковник? — спросил я.

— На сто восемьдесят градусов, — ответил полковник. — Опровергнув обвинения, выдвинутые против вас прессой и десантом, вы тем самым обвинили их в клевете. Таким образом, вы сами превратили их в обвиняемых и этим дали им в руки такое могучее средство защиты, как презумпция невиновности. Теперь сомнение вашей жены толкуется в пользу прессы и десанта; и само собой напрашивается вывод о том, что вы не являетесь мужем вашей жены. Вы видите, что вы натворили?

Я был в отчаянье.

— Но неужели ничего нельзя исправить? — спросил я. — Полковник, ведь я только защищаюсь, я же не обвиняю никого в клевете.

— Вы неразборчивы в средствах, — сказал полковник, — если вы опровергаете выдвинутые против вас обвинения, значит, вы считаете их ложными; если вы считаете их ложными, значит, обвинения, выдвинутые против вас, — ложь; ложь не существует сама по себе, следовательно, кто-то лжет, отказываясь признать справедливость обвинений, вы обвиняете десант во лжи. Логично?

— Да, это, конечно, логично, полковник, но ведь вы же мне верите?

— Я вам верю, — сказал полковник, — я вам верю. При всей неубедительности ваших показаний, я чувствую вашу невиновность. Я ее чувствую шестым чувством. У меня вообще сильно развито шестое чувство, — сказал полковник, — это с детства. Это доставляет мне массу хлопот, но это так. Честно говоря, я бы врагу не пожелал иметь шестое чувство, но так или иначе, оно у меня есть, и именно им я чувствую вашу невиновность. Итак: я верю вам, но вы... вы сами вырыли себе яму. Давайте же вас оттуда вытаскивать, давайте бороться за вас. Давайте играть в открытую. Только — прошу вас: пусть это будет строго конфиденциально, пусть это будет entre nous.

Я согласился, хотя и не знал, что такое антрну. Но я предположил, что это то же самое, что и конфиденциально, и согласился.

— Итак, раскроем карты, — сказал полковник, — для начала я изложу неофициальную и, так сказать, внутреннюю точку зрения на этот предмет. Ну вот, скажем, Шпацкий... Нельзя сказать, что заявление Шпацкого не соответствует истине, хотя на самом деле тут дело гораздо сложнее. С другой стороны, пресса — с этим тоже нельзя не считаться. Вы понимаете меня?

— Честно говоря, полковник, не очень.

— Ну, другими словами... — полковник на минуту приумолк. Потом он вдруг протянул ко мне обе руки и горячо воскликнул, — ну неужели же вам этого хочется?!

— Простите, полковник, но я опять вас не понимаю.

— Пресса, пресса! — простонал полковник. — Подумайте о прессе. Неужели вам хотелось бы выставить прессу в невыгодном свете?

— Нет, полковник, конечно же, не хотелось бы, но разве обязательно выставлять?

— Слово не воробей, — строго сказал полковник, — вылетит — не поймаешь. Неужели я должен объяснять вам такие элементарные вещи?

— Но, полковник, ведь прессу могли дезинформировать: ну, например, десант мог ошибиться.

— Между нами говоря, entre nous, вы не забыли, что мы говорим entre nous, могли. Но только entre nous, потому что вы понимаете, что значит указать на такую ошибку? Ведь тогда никто ни в чем не может быть уверен. Где эта уверенность, где стабильность, где, наконец, гарантия, я вас спрашиваю? — гневно воскликнул полковник. — Мир непрочен: все рушится, все расползается, все погружается в хаос, — полковник склонил голову и закрыл лицо руками — замер. — Так я вас спрашиваю, — полковник вскинул голову, и на его лице оказалась гримаса прямо-таки боли, — я спрашиваю вас: кто может быть гарантирован от подобных ошибок? Кто может поручиться, что завтра он сам не станет жертвой подобной ошибки?

Полковник, не в силах сдержать волнение, встал. Я от испуга тоже вскочил.

— Ой, правда, полковник, — испугался я, — ведь это же ужасно! Неужели же еще кто-нибудь может стать жертвой подобной ошибки? Мне как-то это сразу и в голову не пришло.

— Не может, — проникновенно сказал полковник, — десант не делает ошибок: десант не имеет на это права. Вы понимаете, не имеете права на ошибку? Все имеют право на ошибку, все имеют право, все, кроме нас. Вы чувствуете, насколько это благородно, насколько это возвышенно? — полковник подошел ко мне, он обнял меня за плечо, а другой рукой сделал плавный жест, как бы показывая мне какой-то обширный и прекрасный пейзаж. — Без права на ошибку, — мечтательно сказал полковник, — чтобы все были спокойны, чтобы никто не волновался.