Любовь Тильман - Книга Прощания

Увы, в ней правды не найдёшь.

Убегаем от жаркой, очень душной погоды,

В благодатную зелень европейских лесов,

И с тоской вспоминаем средиземные воды,

Тель-Авивские пляжи, сплин горячих песков.

И смеёмся, и плачем – что же это такое:

Этот пазл мы годами не сложим никак,

Мир Души, вслед за жизнью, расслоился надвое,

В ней рядком Погулянка и Ган Меир парк.

Яркий шум на Кармеле, голоса громыхают,

Их бы в оперу все – так прекрасно поют.

И когда тельавивцы отдыхать успевают?!

Очень поздно ложатся, и рано встают.

Кинозалы… театры во Львове бурлили,

Мы и в два часа ночи бежали на сеанс,

А потом в семь утра на работу спешили

Успевая в кавярню заскочить каждый раз.

Здесь кафешек и баров, как зёрен в кунжуте,

В них с утра и до ночи несметно людей,

Шумен град Тель-Авив, но привычно уютен

И везде вас приветят, как добрых гостей.

Я по улицам Львовским в странных снах всё блуждаю,

Всё ищу не найду свой родительский дом,

Но давно уже домом Тель-Авив называю,

Хоть не всё так прекрасно и слаженно в нём.

Ходим мы на рыбалку в Старый Яфо, годами…

Осыпается время, прессуя всё в ил…

Верю будет всё классно со страною и с нами!

И молю, чтоб Господь никого не забыл.

В серебро окрашивая зной,

В вспышках молний змейками сверкая,

Капли тихо шепчутся с листвой,

Бьют в навес, тамтамами играя.

Вечер наполняется дождём,

Зажигая окна, как лампады,

И по ним стекают, словно сон,

Дивных рек небесных водопады.

И в чём уж только нас ни обвиняли!

Какие ни приписывали действа!

Теперь вот, в продолжение злодейства,

Мы «…у Ирана облака украли».

И если дальше, Землю разоряя,

Сведя леса, мир дымом скроет звёзды,

И в этом обвинят нас, повторяя:

«Это евреи выпили весь воздух».

Пропаганды бешеная сила,

Несмотря на жёсткие года,

Разум мой ни разу не затмила

И, надеюсь, будет так всегда.

Тот, кто лишь по ней живёт и судит,

Видимо разумен не вполне,

Есть везде и нелюди и люди,

В каждой, малой и большой, стране.

Но штампуют старые сюжеты

И мораль двойная, как цепы…

Быть у власти – вот приоритеты

Тех, кто правят психикой толпы.

Правда смешанная с ложью,

Ханжески, кладёт к подножью

Полуправды – то есть лжи,

Псевдо фактов этажи.

И уже шипит молва:

У террора есть права,

Что преступник был обижен,

И оболган, и унижен,

Не убийца он – герой…

Слышим это не впервой.

Им плевать, что жертвы эти

Старцы, женщины и дети,

Что взрывают всех подряд,

Что впитают этот яд

Вслед идущих поколенья

И продолжат преступленья,

Также жизнь свою губя

И о зле чужом трубя.

Цветёт миндаль, и цитрусы дозрели,

В дождях крестовник золотом сияет,

На запад, где сильны ещё метели,

Армада птиц, постайно, улетает.

Сквозь линзы туч, луч солнца пышет жаром,

Седое море высится валами,

И, также как всегда, на рынке старом,

Полны прилавки спелыми дарами.

Всё чередом в делах, семье, погоде…

Катит привычно, крутит дни за днями…

Претензий нет ни к жизни, ни к природе…

Лишь тяжело справляться с новостями.

Иные страны, люди, времена…

Но виноватый вновь невинных судит…

Страницы всей истории – война!

Увы! Так было, есть и видно будет.

Всех учила жить правдиво,

Говорила: некрасиво

Своим близким изменять,

Иль с женатыми встречаться,

Надо просто постараться

Окружающих понять.

Зарекалась: «Да когда бы…

Да со мной бы… Я бы… Я бы…».

Постепенно эти ямбы

Докатились до небес.

Долго небо хохотало,

Гулким эхом грохотало,

Ведь немало повидало

Этому подобных пьес.

И забыла Изабелла,

Что любила, что хотела,

Когда вдруг рукой задела

Чашку в уличном кафе,

А случайный посетитель

Попросил её: простите,

Да себя Вы не вините,

Я сегодня подшофе.

Лишь в глаза его взглянула,

Словно молния сверкнула,

Тут же в них и утонула,

Не желая выплывать:

Сон, в котором не проснуться,

Ни уйти и ни коснуться…

С той минуты Изабелла

Не могла ни есть, ни спать.

Сердце билось и горело,

Страсть испытывала тело,

В ней одно желанье зрело

Увидать его хоть раз,

Раствориться, расплескаться,

Чувству жгучему отдаться…

Пусть потом навек расстаться,

Но потом, а не сейчас.

Всюду взгляд его искала,

Понапрасну поджидала,

В том кафе, где повстречала

И пропала навсегда…

Ни к кому не придирайтесь!

Лишь себя учить старайтесь!

Никогда не зарекайтесь:

«Мне бы… Я бы… Никогда!»

Так хорошо! Вздохнуть и отпустить!

Смотреть картины Томаса Кинкейда

И ни о чём не думать, не грустить…

Век двадцать первый – яркий блиц апгрейда,

Перезагрузка телефонных тем,

Почтовые послания по сети…

И только то же сонмище проблем,

Мир также разделён на «те» и «эти».

Для «тех» – убийство героизма акт.

А «эти» – как посмели защищаться?!

Кастрирован, как евнух, каждый факт.

И лживы фразы, как глаза паяца,

Когда со сцены он смешит народ,

Давно поднадоевшей клоунадой,

А думает о том какой урод

Придумал всё, и на фиг оно надо.

Но деньги – вот движенья рычаги!

Торгуются парламенты, премьеры…

Пылают войн кровавых очаги…

И богатеют, как всегда, без меры,

Торговцы смертью. Разницы им нет,

Кому продать оружие. Их дело,

Чтоб дальше продолжался звон монет

И график спроса вверх лез без предела.

Смотрю на речки, мостики, цветы,

Снега, избушки, зимние гулянья…

Как жаль, что это только лишь мечты,

Придуманных судеб воспоминанья.

Как хорошо, что можно хоть на миг,

В их доброту покоя погрузиться…

Век двадцать первый! Технологий сдвиг!

Но тех же бед истёртая страница.

Быть одиноким в юности обидно,

Но жизни даль пока ещё не видно.

Грустить от одиночества не надо,

Возможно впереди нас ждёт награда.

Быть одиноким в молодости жалко,

Любили мы так искренне, так жарко.

Грустить от одиночества не надо,

Оно и наказанье и награда,

Тот тихий час, когда грехи итожа,

Мы что-то и подправить в жизни можем.

Быть одиноким в старости отвратно.

Всё в прошлом. Неприятно. Ну да ладно.

Грустить от одиночества не надо,

Жизнь и сама – немалая награда.

Где этот мальчик, что боялся пчёл,

Но, улыбаясь, мужественно шёл,

Свою ладошку мне в ладонь вверяя?!

Теперь дорога перед ним другая.

И требуется, в перепутьях дней,

Ничуть не меньше мужества на ней!

Два маленькие, трепетные, крошки,

Ему свои доверили ладошки!