Михаил Енотов - Обыкновенный русский роман

Я усмехнулся, на мгновение забыв, что нахожусь не один. Когда я поднял глаза, Игорь и Женя смотрели на меня вопросительно и даже с некоторой претензией.

— Простите, я о своем, — поспешил я оправдаться.

— Да сними ты уже эти очки! — вырвалось у Жени, и она потянула свои тонкие пальцы к моему лицу.

…Когда я сидел в машине и ждал ее, мне вдруг вспомнилось, что мы познакомились в кино. «Как символично», — подумал я и ухмыльнулся сам себе в зеркало. Наконец она появилась из подъезда. Осмотревшись по сторонам, она увидела меня в окне стоявшей на газоне машины и подошла.

— Привет, — ей удалось сказать это точно так, как всегда, причем определяющее слово здесь было не «как», а «всегда» — самое обычное приветствие, ничего не значащее и ни к чему не обязывающее.

— Неужели, — спросил я себя, молча глядя в эти нагло-наивные глаза, — ее не удивило мое сообщение? И что я приехал к ней в такой час без приглашения и даже предупреждения? И что сейчас я сижу за рулем, да к тому же какой-то чужой машины? И это после всего, что было!

— Нет, конечно, она все поняла.

— Значит, она играет? Но зачем? К чему теперь играть?

— Это женщина. Она не играет, она сама — игра.

— Но тогда что она хочет сказать? Да или нет?

— Разумеется, и то, и другое.

— Привет, — наконец ответил я ей.

— Ты чего тут? — спросила она.

— Садись, — я кивнул на соседнее сидение.

— Ты всерьез решил, что я вот так запросто с тобой уеду? — она усмехнулась.

— Да, всерьез, — ответил я, а сам подумал: — Странно, у нее и мысли не возникло, что я приглашаю ее сесть, чтобы просто поговорить. Она, и правда, все поняла.

— Значит, ты ошибся.

Она развернулась и пошла обратно к двери. На ней были шорты, майка и кофта с капюшоном — одежда домашняя и все же достаточно приличная и теплая для того, чтобы апрельским днем постоять со знакомым у подъезда, — но только теперь я заметил на ее плече маленькую, с почтовый конверт, тряпичную сумочку, в которой, очевидно, лежали деньги, паспорт и какая-то самая «жизненно-необходимая» косметика. Зачем ей понадобилось брать эту сумочку, если она собиралась просто спуститься и сказать то, что сказала?

Bringing a knife to a gunfight. В отношениях с женщиной мужчина всегда словно с ножом на перестрелке — всегда обречен. Если он берет ее — значит, поддался ее чарам и, соответственно, проиграл, а если не берет — значит, не принял вызов, то есть тоже проиграл. Забавно, но в Библии даже не описано искушение Адама — просто Ева «дала также мужу своему, и он ел» — вот и все грехопадение, вот и вся завязка великой космической драмы. Возможно, патриархальный уклад Традиции, при своей несомненной богоустановленности, призван лишь сгладить и скрыть это вечное и тотальное поражение мужчины, положенное в основу мироздания?

— Садись, — вдруг вырвалось у меня, причем с такой уверенностью в голосе, что если бы можно было обернуться на самого себя, то я бы непременно обернулся, чтобы посмотреть, этот ли человек говорил сейчас или мне показалось.

Она остановилась перед темнотой подъезда, замерла в нерешительности, как будто специально создавая саспенс, а потом неожиданно отпустила дверь и почти побежала к машине. Села почему-то на заднее сидение. Я был одновременно шокирован, восхищен и напуган. Ничего не сказав, я просто завел машину и тронулся. Уже при выезде из двора я посмотрел в зеркало на ее лицо — вместо беззаботной кокетки, говорившей со мной меньше минуты назад, там сидел потерянный ребенок.

— Куда мы едем? — спросила она. Но я знал, что ей совершенно наплевать. Да и вообще, разве можно было придумать вопрос глупее?

— Налево и до самого края…

Зимой кромешники после пэйнтбола ходили в баню. Мы с Игорем дольше всех сидели в парилке: в первый заход — до первой капли с носа, во второй — до второй, и так далее; остальные парни предпочитали чаще окунаться в бассейн или выходить в просторный предбанник с прохладными кожаными креслами и пивом.

— Скажи-ка, старик, а кто придумал эту нашу форму? — спросил я Игоря. Мы оба были уже сильно распаренные и немного хмельные.

— Кажется, это и не обсуждалось. Как-то с самого начало повелось. А что?

— Ну, черная униформа — прямо как у охранников в супермаркетах, и маски эти омоновские. Неужели нельзя было придумать что-нибудь более оригинальное? Стиль опричников сформировали всего три простых детали: черный кафтан, собачья голова и метла. Конечно, гений Грозного не переплюнуть, но все же…

— Есть предложения?

— Скажем, что если взять за основу тот же черный старообрядческий кафтан… добавить к нему военные сапоги… и увенчать ансамбль химическим респиратором? Ну, знаешь, такой с двумя фильтрами по бокам и маской, только непрозрачной, разумеется.

— Хм, очаровательно.

— Кафтан указывал бы на преемственность опричникам и духовную миссию организации, — разошелся я, — сапоги бы говорили о ее боевом характере, а маска символизировала бы действие в условиях отравленной атмосферы современной России. Традиция и Модерн, жречество и воинство, практичность и визуальная выразительность… каково, а?

Игорь смотрел на меня, мысленно облачая мое полуголое тело в описанный наряд, а я мысленно поправлял на себе невидимый кафтан и ожидал оценки. Внезапно наше молчание взорвалось нашим же хохотом.

— Вот именно поэтому, — выдавил из себя Игорь, откашляв последние крошки смеха, — просто черная форма.

— Да. Оставлю это для сценария какого-нибудь киберпанка.

Мне на полотенце упала капля пота с носа.

— Это была третья, — прокомментировал я, вставая с лавки.

— Да это она от смеха сорвалась, сиди пока.

Наверное, и правда, от смеха. Я сел.

— Знаешь, когда я решил, что буду рекомендовать тебя в кромешники? — спросил Игорь.

— Ну, — я ткнул подбородком воздух, как бы перебрасывая Игорю его же вопрос.

— Когда ты рассказал, откуда у тебя камуфляж для пэйнтбола.

Еще до моей инициации Игорь однажды позвал меня поучаствовать в зарнице с «его парнями» и, увидев, что я пришел со своей формой, спросил меня про нее. Я не стал врать — сказал, что купил, когда собирался ехать на Донбасс, хотя насчет причин отмены поездки предпочел не распространяться, пробурчав что-то про «семейные обстоятельства» (очень удобная формула, взятая мной на вооружение еще со времен школьных объяснительных записок).

После того неожиданного папиного визита форма пылилась в прихожей на антресоли, и я был рад, что появилась возможность ее надеть. Я всегда радовался, когда ненужным вещам находилось применение, поэтому старался ничего не выкидывать, если был хоть какой-то шанс, что вещь пригодится. Причем я получал удовольствие даже не от той пользы, которую в итоге приносила вещь, а просто от самого факта, что эта вещь пригодилась, что этот кусочек паззла нашел свое место. Наверное, папа это и считал красотой. В отличие от мамы, которая в наши непродолжительные благополучные времена наполняла дом милыми безделушками — думаю, если бы не они, папина квартира уже превратилась бы в картинку из каталога мебельного магазина. В общем, форму, приготовленную для реальной войны, я стал надевать на войну потешную, где вместо крови льется разноцветная краска, которая не только не вызывает боли, но еще и легко отстирывается.