Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

В шесть я огляделась вокруг и начала собираться.

- Уже домой? - громко спросила Ирина по-японски. Сайто отодвинул кресло и встал.

- Где твой вычурный голубой блокнот? - проорал он мне. Я взяла ежедневник со стола.

- Читай, что там написано.

- С самого начала?

- Прекрати дерзить! Читай последнюю страницу, - гаркнул он.

- Разница во времени с Парижем составляет восемь часов, с Лондоном - девять часов. Парижский офис открывается в шесть вечера по Токио, лондонский - в семь часов по Токио, - проблеяла я.

- Я не слышал. Громко и чётко! Громко и чётко! Прочитай нормально!

- Разница во времени с Парижем составляет восемь часов, с Лондоном - девять часов. Парижский офис открывается в шесть вечера по Токио, лондонский - в семь часов по Токио, - я старалась говорить громко и чётко, но голос предательски дрожал.

- Ещё раз! Чётче! Громче! На переговорах презентации будешь делать так же? Хочешь не закрыть ни одной сделки? Принести компании убытки? Громче! Чётче!

- Разница во времени с Парижем составляет, - начала я и не смогла закончить. Подступала новая волна слёз. Я стала задыхаться.

- Я не слышу! - Слезоречка вышла из берегов. Краем глаза я увидела, как Марико и Ирина довольно переглянулись. Выбившийся гвоздь ударили молотом по головке, обнаглевшую выскочку-первогодку поставили на место.

- Так сколько составляет разница во времени с Парижем?

Стая любопытных пингвинов смотрела второй акт пятничного сайтанинского разноса. Пусть громила и не мог кинуть им больше хлебных крошек, на зрелища он не скупился.

- Восемь часов, - сквозь всхлипы ответила я.

- А с Лондоном?

- Девять часов.

- Так во сколько открывается лондонский офис?

- В семь вечера по Токио, - я не поднимала взгляд от блокнота.

- Я не слышу. В пять? Или может быть, в четыре?

- В семь вечера. Лондонский офис открывается в семь вечера.

- А сейчас сколько времени?

Я посмотрела на часы.

- Шесть десять.

- Что, лондонский офис уже открылся? Сегодня какой-то особенный день? Или может быть, они изменили часы работы и забыли об этом мне сообщить? - спросил Сайто, Ирина закрыла лицо рукой.

- Нет, лондонский офис откроется через пятьдесят минут.

- Правильно! Через пятьдесят минут! Кто в нашем офисе занимается британским рынком? Может быть, Ирина-сан? Или может быть, Марико-сан? В ведении кого находится лондонский офис? Кого же? Кто ответственный за Лондон? Кто? - орал Сайто.

- Я. Я ответственная за Лондон, - сквозь слёзы бормотала я.

- И что же? Ты, ответственная за Лондон, собралась уйти домой раньше, чем лондонский офис откроется? - спросил громила, расковыривая бородавку.

- Нет, - я крутила головой из стороны в сторону, моля всех синтоистских божеств, чтобы Сайто оставил меня в покое.

- Вдруг из лондонского офиса придёт какая-нибудь срочная заявка? Вдруг они попросят незамедлительно пересчитать инвойс или подготовить новое предложение? Ты же не заставишь Лондон ждать целые сутки? Или ты специально хочешь нанести компании урон и ухудшить наши показатели?

- Нет. Разумеется, нет. Извиняюсь за свое неподобающее поведение, - я опустилась в поклон. - Мои глубочайшие извинения.

Сайто едва заметно улыбнулся - его муштра принесла первые плоды. Я научилась извиняться и кланяться, как должно салариманам, на автопилоте.

- В семь пятнадцать позвони в Лондон, узнай, нет ли у них срочных поручений.

Я смотрела на Сайто. Посадка на плановом аэродроме оказалась невозможной. Мне предстояло провести в Птичьей башне лишний час, а то и больше.

- Почему ты не записываешь? Ты снова надеешься на свою память, которая тебя сегодня уже один раз подвела? Записывай в свой абсолютно не подходящий для работы блокнот, что начиная с этого дня каждый день в семь пятнадцать у тебя созвон с Лондоном.

Я смотрела на него во все глаза. У меня даже перестали течь слезы.

- Что-то непонятно? - спросил громила. - Ты не понимаешь мой японский? Семь пятнадцать. Каждый день. Телефон, - он указал пальцем с бородавкой на серую трубку. -Лондон. Звонок. Каждый день. Ясно?

- Да. Слушаюсь и повинуюсь, - выдавила я из себя и поклонилась.

- У тебя впереди целых два дня, чтобы купить ежедневник, соответствующий дресс-коду. Чёрный или коричневый. В понедельник на твоём столе должен лежать подходящий для работы ежедневник. Почему ты не записываешь? Ты снова надеешься на свою память? - гаркнул он напоследок и плюхнулся в кресло. Кресло жалобно скрипнуло, а я снова побежала в туалет.

- Не грести как бы нельзя, - ухмыляясь, сказала Ирина, когда я вернулась на место. - Все гребут.

Так началось мое путешествие в мир адовых переработок: больше ни разу я не ушла из офиса вовремя. Если по счастливой случайности Сайто нужно было покинуть башню в седьмом часу, я могла сбежать сразу после лондонского созвона. Редко, когда громила брал отгул - таких удачных дней за весь год я насчитала четыре - я, потеряв последний стыд, набирала туманный Альбион ровно в семь, как только британцы усаживались за столы и разворачивали утренние газеты.

Порой мне казалось, что над моим телом и разумом проводят чудовищный эксперимент, изучая предел возможностей человеческого организма. Я чувствовала себя подопытной крысой, на маленькой тушке которой проверяют, сколько бедное создание готово терпеть, прежде чем перестанет трясти маленькими нежно-розовыми лапками. С каждым днём сил оставалось всё меньше, а пытки становились всё изощрённее.

Через пару месяцев я начала замечать взаимосвязи между часами, проведёнными в Птичьей башне, и своим самочувствием. Стрелка на дозиметре моих ощущений колебалась между «средне паршиво», «дайте мне пистолет с одной пулей» и «выносить вперёд ногами». То ли прибор сломался, то ли меня проклял злой колдун - в любом случае я напрочь забыла, каково это, быть весёлой и полной энергии. Первые недели меня терзали лишь приступы никотинового голода, злости и уныния, однако чем больше я гребла, тем отчётливее проявлялись симптомы изнеможения. Я пила витамины, я медитировала, я ела шоколадки, чтобы подстегнуть выброс эндорфинов - безрезультатно.

Спустя полгода меня можно было использовать как ходячий экспонат на парах в меде, я стала живым атласом анатомии переработок. Один лишний час, проведённый в чёрном кресле за низким серым столом, погоды не делал. Усталость накапливалась потихоньку - посидишь каждый день по часу с небольшим и к середине недели начнёшь страдать от лёгкой головной боли. Когда я покидала офис в девятом часу, у меня немели ноги и закладывало уши. Стоило задержаться дольше, и на следующий день в офис полз живой труп -вроде ножки-ручки двигаются, да походка какая-то неуклюжая. Невидимые разряды пробегали от бёдер к щиколоткам, я чувствовала, как мозг давит на череп, ноющая боль пронизывала каждую клеточку тела. Если после изнурительной пятидневки требовалось прийти в офис ещё и в субботу, всю следующую неделю я проводила в коматозном состоянии.