Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

- Кирка, привет-привет! - Ксюша оторвала взгляд от экрана, бросила сигарету в пепельницу и встала, чтобы меня обнять. - Я так рада тебя видеть!

Я села рядом и сделала глоток холодного Джеки. От Ксюши пахло то ли диоровским «Пойзоном», то ли каким-то другим миром, где девушки носили кружевное белье и красили губы тем оттенком красного, за который на Птицефабрике полагался расстрел, миром, где можно было просыпаться далеко за полдень и неспешно заваривать кофе в турке, стоя у плиты в шёлковом халате в пол.

- Прости, вчера я не могла ответить, я такого мужика на «Тиндере» отцепила, - начала тараторить Ксюша. - Высокий, красивый, накачанный, стихи пишет, песни сочиняет. Новозеландский музыкант. Он тут на месяц. Зовёт меня с ним в Новую Зеландию, прикинь! У него там большой дом, две собаки, тачка с откидным верхом. Смотри, какой! -Она показала пару фоток. - А ещё у него ухо проколото и он на скейте катается. Смотри, как ему идёт скейт! А вот смотри, это он в зале штангу тягает. А это он с бабушкой - ну мило же, да? Ни в какое сравнение с моим бывшим не идет!

Мы схомячили большую порцию фиш-энд-чипс 56 и половину пиццы, а я всё слушала рассказ о дивном новозеландце. Ксюша приводила сотни причин, почему мужик вчерашний был лучше позавчерашнего и всех других, чьи номера в её телефоне были заблокированы или записаны под кодовыми именами: «не брать трубку», «не брать трубку 2», «от-ветишь-пожалеешь», «козлина», «мудила», «бревно», «извращенец», «тупица», «онтебянедостоин», «дажееслионока-жетсяпоследниммужчинойнапланете».

- А у тебя как? Всё хорошо, да? - спросила она наконец.

- Ну не то чтобы. - начала я и призналась, что подумываю после зимнего бонуса собрать вещи, продать ненужное барахло и купить маленький домик в глухой деревне в центральной полосе России. Порой я и правда представляла, как буду нести голодным до знаний ребятишкам свет науки, заниматься огородом и начинать утро лукошком ароматной земляники, а не безвкусной булкой из супермаркета; как сладко я буду спать, приоткрыв окно и впуская свежий воздух в спальню. Вечерами я буду читать труды классиков, раскинувшись на козетке - одна рука держит книгу, а другая расслабленно свисает, едва не касаясь начищенного деревянного пола. Воображение рисовало массивный стол -пламя свечи отбрасывает пляшущие тени на стену, а я в полной тишине проверяю сочинения, написанные ребятишками на желтоватой бумаге. А когда-нибудь я, быть может, даже открою целую школу.

- Ты совсем долбанулась. Что ты там такое куришь? Ты в деревне от скуки завоешь в первый же вечер. Там нет ни клубов, ни баров, ни выставок! Там даже интернета нет!

Ксюша с ужасом смотрела на меня, придерживая соломинку своей пол-литровой Малибу-колы алыми ногтями и хлопала накладными ресницами. Подруга не продала душу дьяволу Птичьей башни, ей сложно было меня понять. Она нежилась в кровати до обеда, листая «Тиндер», чтобы настроиться на волны вдохновения, и лишь после полдника, который обычно растягивался на пару часов, доползала до компа и садилась за диссертацию. Ксюша никуда не торопилась - она уже пятый год писала докторскую и хорошо знала, что ключ к успеху в том, чтобы эту самую докторскую писать как можно дольше - в идеале до тех пор, пока какой-нибудь офисный раб, дослужившийся до менеджерского значка, а лучше - ранга партнера, не предложит ей переехать из университетской холупки в его сказочные пятидесятиметровые апартаменты. Ксюша называла область своего исследования «уберприкладной социопсихологией дейтин-га», но что именно это значило, она не могла толково объяснить ни своим друзьям, ни диссовету.

- В деревнях уже давно провели интернет. Уже даже бло-герши деревенские появились, о чём ты? - я не могла поверить, что она ушла от народа так далеко.

- Ты там точно вскроешься. Там все колются, а дети тянутся не к знаниям, а к бутылке спирта, оставленной их спившимися родителями на столе. Им не нужны твои знания. Чему ты их учить собралась?

- Да хотя бы английскому или истории. Сдадут ЕГЭ, переедут в город. Выучатся на агрономов, поднимут село.

Ксюша закатила глаза и открыла приложение.

- Тебе мужика надо! Срочно! Смотри какой! - Она развернула экран ко мне и ткнула пальцем в фотку накачанного и загорелого парниши, играющего мышцами перед зеркалом. - Нравится?

- Ну и гадость, - я отодвинула смартфон от себя.

- Не хочешь, как хочешь, мне больше достанется, - Ксюша нажала «лайк».

- А как же новозеландец? - спросила я. - У него бицуха меньше?

- Он уедет через месяц. А этот тут живёт, - она понизила голос. - Кстати, новозеландец сказал, что знает, как до сквирта довести!

В десять Ксюша полетела к музыканту на крыльях любви, проверять его чудо-навыки, а я снова осталась одна. Мне нужно было с кем-то поговорить. Мне нужно было выплеснуть кому-то душу. Всё равно кому, главное, чтобы этот кто-то сидел и слушал, слушал и выслушивал, не перебивая и не отвлекаясь на сказки о заморских принцах, их больших членах и умелых пальцах.

В тот день я начала пить одна, пытаясь утопить одиночество в стакане. Рано или поздно это должно было случиться. К августу, благодаря насидкам, на моем счету появились деньги, которые не жалко было спустить на кутёж. Проводив Ксюшу до станции, сама я в метро не зашла. Я стояла около бронзового изваяния собаки, десять лет ждавшей хозяина, курила и думала, что только молчаливая и покорная Хатико может меня понять. Вокруг постамента бегали полупьяные японцы, нетрезвые иностранцы и крысы, под ногами валялись пустые банки и бутылки, окурки и обёртки.

Я не хотела пить на грязной Сибуе. Бросив сигарету в урну, я дошла до знаменитого перекрёстка и поймала такси.

- В сторону Омотэсандо, - бросила я водителю. - Он кивнул. Белые перчатки на руках шофёра, белые кружевные салфетки на спинках и подголовниках, моё чёрное платье и траурное настроение. Печальное лето, летняя печаль.

Я поймала такси, я словила летнюю печальку. Огни большого города проносились мимо под Лану Дель Рей:

«Я словила ту самую летнюю,

Я словила ту самую летнюю печаль, Летнюю печаль,

Летнюю печальку.» 5''

Я ехала в «Колодец памяти», один из красивейших токийских баров. Я не появлялась там уже полгода, но всё время скучала по его открытой террасе и виду на подсвеченный в ночи собор. Ксюша это место на дух не переносила, туда я ходила с Китти, которая, напротив, ненавидела «Хаб» и всякие «счастливые часы». Ксюша предпочитала демократичные заведения, а Китти те, где было дорого и богато. Ксюша любила рэп, а Китти слушала исключительно джаз. Я была хамелеоном: иногда мне хотелось Джека за шесть баксов, а иногда мохито за двадцатку, иногда мне хотелось уйти с Ксюшей в отрыв на какой-нибудь сумасшедшей студенческой вечеринке, а иногда - чинно и степенно цедить бокал рислинга.