Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Жадно затянувшись и выпустив струйку дыма в потолок, я развернулась к Рёдзи.

- Салариманы продолжают там зависать. В пятницу и субботу ночью толпа салариманов медленно переползает из западного Синдзюку в Синдзюку восточный. Правда, у меня за эти несколько месяцев развилась аллергия на Синдзюку и, похоже, аллергия на других салариманов. Синдзюку и са-лариманов мне хватает в рабочие часы. В свободное время, которого у меня немного - об этом вы из газет знаете - я предпочитаю ходить туда, куда мои коллеги точно не пойдут. Ходить туда, где я не встречу других салариманов. Туда, где не будет никого в типовом чёрном костюме из «Аоки» и туфлях с квадратным носом.

- Я не салариман, - сказал Рёдзи в свою защиту, закатывая рукава на белой рубашке.

- Я знаю.

- Откуда? - он засмеялся и жестом попросил бармена обновить коктейль. Тот взял со стойки бутылку, которую я ни разу не видела.

- Во-первых, вы на релаксе. Во-вторых, для своего возраста вы очень хорошо выглядите: у вас ни одной морщины на лице. Мне страшно представить, сколько в месяц вы тратите на косметолога. Мой непосредственный начальник - лет ему, наверное, столько же, сколько и вам, слегка за сорок, -внешне вам в отцы годится.

Рёдзи покачал головой, очевидно, расстроившись, что уколы ботокса, инъекции гиалуронки и пилюли с коллагеном меня не провели.

- Судя по вашим плечам и прямой осанке, у вас есть время ходить в зал или в бассейн, заниматься боксом, а то и капоэйрой. А может, вы ещё и на сёрфе катаетесь по воскресеньям? Загар у вас явно не офисный.

Рёдзи молча слушал, вращая бокал, лёд медленно таял.

- Ну и наконец, все известные мне салариманы пьют только три напитка: пиво, хайбол 66 и по особым праздникам текилу. А вы пьёте что-то, что я не имею ни малейшего понятия, как называется. Кстати, что это?

- Австрийский ликер. Хочешь попробовать?

- Не уверена.

- Он похож на микстурку от кашля.

- А за микстурку от летней хандры сойдёт? - Рёдзи махнул Коидзуми, чтобы тот налил мне тоже.

Я пила алкогольно-травяной сбор из далёкой Европы и изливала Рёдзи душу, в мельчайших подробностях пересказывая последние три главы своей жизни: о Мише и неуспешной женщине, о неидеальном мужчине и барменше, о Птичьей башне и крушении мечт. Чуть за полночь мы переместились на террасу. Я смотрела, как дым растворяется в тёмном токийском небе, а Рёдзи молча сидел рядом и не знал, что со мной делать дальше.

Только увидев меня в баре, он подумал было, что у нас с ним случится большая и чистая любовь на одну ночь. После пары бокалов Рёдзи понял, что сильно погорячился. Я вовсе не собиралась с ним спать. Мне не нужна была интрижка, мне нужен был просто кто-то, кому было бы не всё равно, не всё равно хоть несколько часов до рассвета.

- Пообещай мне, что напишешь, когда доберёшься до дома, - сказал Рёдзи напоследок и сел в такси.

Я так ему и не написала. Остаток августа, сентябрь и октябрь я шлялась по токийским барам, вливая в себя литры алкоголя. Иногда в моей жизни случался новый Рёдзи -на четвёртом я перестала запоминать их имена, а на шестом - и вовсе эти имена спрашивать.

Мужики за тридцать пять были самой благодарной аудиторией. Они молча слушали, иногда поддакивали, иногда подставляли плечо, иногда гладили по плечу, и почти всегда из кармана у них торчал красивый носовой платок. Я не питала иллюзий насчёт новых знакомых. Все они поначалу принимали меня за голддигершу и не сомневались, что после пары бокалов я соглашусь составить им компанию в ближайший отель, где сброшу с себя одежду и исполню все их грязные желания, как и положено настоящей русской «наташе». Они слушали мои монологи не по доброте душевной -они думали, что участие поможет затащить меня в гостиничную койку. Проблема заключалась в том, что в перспективе долгосрочной, среднесрочной и даже перспективе недели им нечего было мне предложить. Я не искала лёгких денег. Я не занимала очередь в кассу за билетом в мир счастливых матерей и жён и уж точно не охотилась на Дарователя Эй-джукена. Я даже спать ни с кем не хотела.

Порой, после особенно тяжёлой шестидневки, я переодевалась в туалете на станции и ехала на Роппонги, в самый тусовочный и развратный район города, где рекой лилось шампанское, где в переулках мужикам в открытую предлагали минет и экстази, а дамам - подработать. Валяющиеся тут и там салариманские туши были такой же неотъемлемой частью городского пейзажа, как фонари, урны и жёлтая разметка для инвалидов. В такие дни мне не хотелось ни с кем делиться своими жалкими проблемками. В такие дни мне хотелось напиться, прислониться лицом к холодному асфальту и никогда больше не просыпаться. Дорога на дно и правда имела мало остановок, а моя жизнь стала походить на свободное падение в никуда.

Была ли я жива? Скорее нет, чем да. Я не жила и даже не выживала, я доживала.

Как-то в октябре, сидя за стойкой, я взяла в руку телефон. Я не собиралась звонить бывшему, я собиралась сделать то, что было гораздо сложнее, то, что я уже несколько месяцев не могла сделать на трезвую голову. Я решила написать Китти.

Я не видела Китти с выпускного. В марте мы стояли на линейке, сжимая в руках дипломы, а в апреле заступили на службу в токийские потогонки. Всё это время мне очень хотелось с ней встретиться, пойти в «Колодец памяти», как в старые добрые времена, взять стол на террасе и заказать бутылку «Вдовы». Я слишком любила Китти, чтобы обрушить водопад негатива на её хрупкие плечи. Я догадывалась, что ей ни капельки не легче, чем мне. Я знала, что не смогу рассказать Китти о том, о чём не стесняясь рассказывала случайным собутыльникам. Незнакомцев мне было не жалко, а Китти я хотела уберечь от чёрного океана боли и отчаяния, в котором плескалась каждый день.

- Я скучаю. Ты жива? - Сама я такие вопросы игнорировала, поэтому не надеялась, что Китти ответит.

Спустя два дня ответ всё же пришел:

- Скорее нет, чем да. Когда приду в норму, напишу.

В норму Китти так и не пришла. «Инстаграм» я удалила, но частенько с компа открывала её страничку. Я не хотела навязываться, я не хотела причинять Китти неудобства, я не хотела ломиться в её жизнь без стука. Я знала, что Китти иногда ходит в «Колодец памяти». Бывало, она постила фотографии собора, прорезающего ночную мглу, снять которые можно было только с террасы. Китти имела полное право пить одна, и я не хотела её этого права лишать, но каждый раз когда я заходила в «Колодец», сердце начинало бешено стучать в груди. Я скользила взглядом по стойке, по столикам на террасе, я садилась в тот угол, с которого было видно вход. Я не теряла надежды увидеть Китти.

Я ждала, что под Хэллуин она объявится, и мы, напялив на себя безумные костюмы, пойдём вместе тусить. Китти не объявилась. Из её «Инстаграма» я узнала, что на Хэллу-ин Китти пошла без меня. Через какое-то время я свыклась с мыслью, что подруг у меня не осталось. Заводить новых я не стремилась - я боялась потерять их так же, как потеряла Китти. Я хотела ей позвонить, но не могла набрать её номер. Меня будто прошибал паралич каждый раз, когда я думала о ней. Я боялась, что Китти сбросит и не перезвонит. Я боялась, что Китти попросит больше никогда не донимать её звонками и сообщениями, а то и вовсе притворится, что я ошиблась номером.