Виктор Песиголовец - День Святого Соловья

— Со мной он был, Николаша, со мной! Никого он не убивал, из хаты ночью не выходил. Я ручаюсь!

Микола сник. Молча сел на прежнее место. Но, опрокинув стакан, опять поднял глаза на Степана:

— Как ты вообще с трассы-то слетел? Гнал, небось, как малохольный?

Барбацуца как-то нелепо ухмыльнулся, пожал плечами.

— Отвлекся я от руля, — проговорил он неуверенно. — На краю села, у скирды увидел такое… Смотрю, мужик стоит на оглоблях телеги без…

— Нечего здесь хлопцу допрос учинять! — вдруг резко вскричал покрасневший Кукуйко. — Разве не ясно, что в такую погоду попасть в аварию проще простого?

Наливайко равнодушно махнул рукой и отвернулся от все еще топчущихся посреди прихожей Вальки и Степана. Затем, ни к кому не обращаясь, брякнул:

— Сейчас опера прибудут, разберутся!

Молодка и Барбацуца наконец подошли к столу и уселись возле Вездеходова. Тот, приветливо улыбаясь, немедленно налил им по кружке вина.

Вскоре в хату Самопалова пожаловали Тонька с дембелем. Изрядно хмельной участковый смерил их подозрительным взглядом и спросил то ли у Луки, то ли у Соловья:

— Это второй? А где третий? Их же, говорят, трое было.

— У Грицька он, — пояснил Кукуйко. — Лежит с поломанной рукой.

Микола задумчиво почесал кончик носа и, недовольно поморщившись, показал пальцем сначала в сторону Степана, потом, через плечо, — в сторону солдатика.

— С хаты ни ногой! — вяло приказал он. — Ясно?

Хлопцы покорно закивали головами.

На топчане, разметав свои большущие, как лопаты-грабарки, руки, безмятежно храпел скотник Михайло. А Сонька все терла свои скулы, пытаясь избавиться от головной боли.

Оперативно-следственная бригада добралась в Кулички во втором часу дня. После осмотра места преступления прибывшие — пятеро человек — и присоединившийся к ним подвыпивший Наливайко заявились сначала к Соловью. Оттуда, прихватив с собой Барбацуцу, дембеля и еще нескольких Федькиных гостей, направились, было, в бригадную контору — ветхое, неотапливаемое помещение, расположенное неподалеку от дома убитых Ефрема Цуцика и его сына. Но по дороге оперов перехватил Семен Дыба.

— В бригадной хате, хлопцы, такая холодрыга, что пять минут не высидишь, — сказал он, поздоровавшись. — Идемте ко мне. Приглашаю!

— Нет, батя, — возразил ему молодой долговязый следователь прокураторы Парасочка, — нам в конторе будет сподручней показания снимать.

— Да ты сейчас уже синий от холода! — раздраженно заметил на эти слова тучный, как фермерский боров, начальник райотдела милиции Федоренко. И, обращаясь уже к Семену, спросил: — Слушай, а мы не шибко тебя стесним? Нам ведь нужно многих допросить, засидимся мы у тебя.

— Не стесните! — махнул рукой Дыба. — Мы живем вдвоем с жинкой, а хата у нас большая. Так что, милости просим!

— Тогда пошли! — Федоренко кивнул остальным, как бы приглашая их за собой, и зашагал рядом с бригадиром.

В просторной хате Семена, жарко натопленной и от того уютной, остро пахло свежим борщом и жареным луком. В прихожей неожиданных гостей встретила хозяйка — тетка Маня — женщина крупногабаритная, объемистая, но на удивление приветливая и радушная.

— Проходите, проходите, уважаемые товарищи! — закудахтала она, проворно отбирая у прибывших верхнюю одежду и складируя ее на топчане. — Идите в светелку, присаживайтесь за стол. Кто хочет помыть руки — рукомойник и полотенце на кухне.

Следователь прокуратуры Парасочка, а за ним районный патологоанатом, он же — судмедэксперт, Кицятник, переступив порог гостиной, изумленно открыли рты.

— О! — только и смог вымолвить следователь.

— Чего там? — поинтересовался Федоренко, входя и себе в гостиную.

— Да вот, Никитич, угощение, — промямлил Кицятник, облизывая синюшние губы профессионального дегустатора спирта. — Эка снедь!

Посреди комнаты стоял широкий стол, уставленный тарелками, мисками, блюдцами, графинами, стаканами и рюмками. Вся эта посуда была уже наполнена и заполнена. Красный, источающий аромат чрезмерной сытности борщ; томно вздыхающие паром вареники; призывно завалившиеся на бочок молодые курочки с золотистой корочкой; хрупкие, в пупырышках, будто зреющие юнцы, малосольные огурчики; обильно покрытые испариной бледные ломтики сала; белая, как полевой нетронутый снег, сметанка…

— Прошу! Прошу, уважаемые товарищи, отобедать! — тетка Маня, суетясь и робко улыбаясь, взяла под руку замешкавшегося у порога Федоренко и самолично препроводила во главу стола. — Садитесь! Как ни как, с дороги, проголодались, небось…

— Так, оно как-то вроде не совсем это… — неуверенно пролепетал начальник райотдела, грузно опуская на стул свои телеса.

— Успеете еще дела сделать! — ласково проворковала тетка Маня ему в ответ, учтиво рассаживая гостей. — Нужно сначала голод утолить, иначе какая работа, когда в животе урчит?

— Резонно говорите! — весело заметил патологоанатом, поглядывая то на хозяйку — с благодарностью, то на накрытый стол — с вожделением. — Вы, я вижу, прекрасная женщина, повезло вашему мужу, ох, повезло!

— Да уж! — весело поддакнул Семен, тоже подсаживаясь к столу.

Тетка Маня, непривыкшая к комплиментам таких важных людей, стыдливо опустила карие глаза.

— Ленчик! — Федоренко обратился к милиционеру средних лет со старшинскими погонами на мятом кителе. — Скажи свидетелям, пусть на улице подождут.

Тот кивнул и вышел со светелки.

— Подождите во дворе! — гаркнул он мужикам, молчаливо топтавшимся у порога. — Вас позовут.

Закрыв дверь, старшина вернулся в светелку и сел за стол. Важный, надутый, как старый индюк, Дыба уже с пафосом произносил первый тост.

Ждать вызова на допрос Барбацуце, дембелю, Вездеходову, Луке и Самопалову пришлось часа два. С приходом сумерек, мороз, более-менее щадящий засветло, раздурелся не на шутку и пробирал до костей. Если бы не тетка Маня, дважды тайком выскакивавшая на улицу с бутылкой первача и закуской, задержанным пришлось бы очень туго.

Наконец их позвали в хату. Там во всю витал табачный дым, со светелки неслись пьяные выкрики, смех, звон посуды. Скоро они несколько поутихли, и мужики решили, что теперь начнется допрос. Но вместо этого на пороге гостиной вдруг возник пошатывающийся патологоанатом со сверкающими глазами и что есть мочи затянул:

— А где-то уж кони проносятся к яру! Вы что загрустили, мой юный корнет?..

— Кларне-е-ет! — попытался подпевать показавшийся из светелки красный, как помидор, Семен.

Смеющийся Кицятник дружески обнял его за плечи и игриво погрозил пальцем:

— Молчи, Сеня, ты слов не знаешь! — И фальцетом продолжил: — А в комнатах наших сидят комиссары.. ик.. и девочек наших… ик… ведут в кабинет!..