Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

— Рассчитался. Решил раньше срока. Немного потерял, зато больше ничего не должен.

— И дочь к Вам приезжала?

— Приезжала. Хотел закончить с ней все бумажные дела. Завещание, опять же, на Алёну надо сделать. Просил её на неделю приехать — так прикатила на два дня. Что за два дня успеешь? Внучка с собой не взяла. «Пап, где мы будем у тебя спать?» Как где? Есть же диван. Я на раскладушке с удовольствием переночую. А так придётся ей ещё раз приезжать, снова отпрашиваться.

— А почему к нам не заскакиваете, Фёдор Викторович? Что-то давно не были. Народ уже забыл, как Вы выглядите.

Канцев промолчал. Разве молодой поймёт, что старому бывает достаточно тихого уголка на земле, откуда не гонят? Фёдор бы в его годы не понял. Тогда ему было всё равно, что Сибирь, что остальная Россия — казалось, до всего может дотянуться и должен дотягиваться.

А про «забудут» Георгий как в воду глядел.

Стоило солнцу потеснить загулявшую весну да прижарить по-настоящему, по-летнему, как Фёдор Викторович отяжелел и ушёл на долгий больничный.

На работе его отсутствие почти не заметили. Петрович только перестал ходить на скамеечки, да доля ёрничанья, отведённая Канцеву, перешла на Олега, с завидным упорством продолжавшего раздражать рабочий люд своими постоянными перекусами.

Даже Георгий просмотрел, что человека нет на работе уже больше месяца. Он неподдельно удивился, когда Кузьмич позвал его вместе с Олегом посоветоваться по поводу дня рождения Канцева, сказав, что Фёдор Викторович плох, и хорошо бы его навестить, но если идти, то не всем, а им троим.

Жора был совершенно ошарашен. Ему казалось, что он буквально на днях видел Фёдора Викторовича, разговаривал с ним и оставил его во вполне адекватном и почти здравом состоянии.

Квартира Канцева, которую тот так расхваливал, оказалась по нынешним меркам довольно скромной. Прихожей в ней почти не было — ботинки пришедших Кузьмича, Олега и Георгия, добавившись к двум уже стоящим тут парам и женским туфлям, заполнили пол наполовину. Санузел — с короткой ванной, и хоть совмещённый, но спокойно развернуться в нём — одному человеку. И небольшое зеркало с треснутым уголком над раковиной — плохая примета.

Гости, пришедшие ранее, ждали на кухне — почти квадратной, опять же просторной для одного, но не для семерых не самых худых людей, перетаптывающихся с ноги на ногу.

Здесь был высокий тёзка Олега, лет сорока пяти, товарищ Канцева по модельному ремеслу — и язва в душе по внешнему виду; был Саша, старый приятель Фёдора Викторовича, неспешный, благообразный, с характерным животиком, Рылов Александр Владимирович — так он представился Георгию; и женщина лет пятидесяти, с поднятыми и подкрученными на бигуди волосами коричнево-шоколадного оттенка, простым открытым лицом, взглядом учительницы, немного суетливыми движениями и не идущем ей смешком.

Георгий вопросительно посмотрел на своего начальника. Кузьмич, знавший бывшую супругу Канцева, покачал головой — не она.

— Это Наталья Викторовна, — сообразил представить даму Фёдор Викторович. — Моя дорогая помощница. Между прочим, ведёт очень интересные кружки во Дворце молодёжи. Спасибо ей большое, что пришла. Это её заботами тут всё устроилось. Я бы один не справился.

На столе, застеленном химической скатертью-клеёнкой с кружевными краями и выпуклыми розово-синими цветами на белом фоне, стояли длинные тарелки с нарезками мяса, колбасы, сыра и красной рыбы двух тонов — яркого и бледного; в небольших хрустальных вазочках — заправленные майонезом салаты из магазина; на белом блюде из лёгкого стеклопластика — крупно порезанные тепличные помидоры с огурцами, жёлтый и красный перец и разная зелень. Между тарелками — стопки, фужеры, открытые баночки с аджикой, хреном, горчицей, зелёными оливками, чёрными маслинами и маринованными корнишонами. Центр стола занимали бутылки — виски, коньяк, водка, вино, вода.

Над столом косо висела люстра с широким плоским плафоном, одной лампой и двумя пустыми патронами. Крюк, на котором висела люстра, вылез из потолка, белые провода, замотанные синей изолентой, свисали, как будто их только что скрутили, не успев убрать.

Тюль, отодвинутая от ведущей на лоджию приоткрытой двери к широкому окну, слабо шевелилась под дуновением тёплого ветерка. У окна стоял узкий стол из дерева, повыше кухонного, вровень с подоконником. На нём громоздились стопка чистых тарелок, бокалы, порезанные хлеб и батон, фрукты в вазе, коробки сока и целая батарея запасённых бутылок.

Окна квартиры выходили на запад. Угол соседнего здания скрыл их наполовину от вечернего солнца, но и оставшегося было достаточно, чтобы поддерживать стоящую в квартире духоту. Лица гостей повлажнели, по спинам предательски потекли потные ручейки. То, что Канцев называл одним из ценных качеств своей квартиры — очень тёплая — сегодня сказывалось явным недостатком.

Фёдор Викторович был небрит. Колючая на вид седая щетина густо покрыла подбородок и пухлые щёки, укрывая нездоровый румянец. Глаза наигранно блестели. Движения резки, порывисты и не все уверенные. Случавшиеся пошатывания, как и всё остальное, можно было, вкупе с жарой, отнести на счёт алкоголя, но слишком уж часто Фёдор Викторович сам обозначал эту причину вслух, рассказывая, что накануне гулял с приезжавшими однокурсниками, а сегодня начал поправляться с обеда, и потом продолжил с Наташей и Олежкой.

Посмеиваясь и многократно повторив, что водка хорошая и коньяк тоже, Канцев, наконец, убедил переминающихся гостей собраться за столом. Табуреток и стульев на всех не хватило. Георгию и хозяину пришлось стоять. Канцев сказал, что садиться не будет принципиально. Подняли тост за его здоровье. Закусили. Через десять застольных минут, сняв напряжение и попривыкнув к незнакомым лицам, гости чуть оживились и заговорили.

Наталья Викторовна тоже поуспокоилась. Те, кто заметил женскую наигранностью и пустую весёлость, посчитав их причиной неловкости женщины, оказавшейся одной в кругу мужчин, ошиблись. Наталья не стеснялась, тем более таких интеллигентных мужчин. Просто она долго приходила в себя после разговора с соседкой Канцева, караулившей её перед дверью.

— Вы его определяйте давайте! — не поздоровавшись, заявила ей женщина с мясистым носом и неприятным лицом, краснокожим, испещрённым следами оспин. — Хватит уже и нас мучить, и мужика. Он так орёт ночью, как на стенку лезет.

— Куда я его могу определить? — вспыхнула Наталья Викторовна. — Я ему никто. У него дочери есть.

— Никто! Стыдно должно быть. То каждую неделю бегала, а как заболел — бросила.

Наталья захлопнула дверь перед носом вздорной бабой. Разговаривать с ней было себе дороже. Но на душе заскребло. Больше от того, что Фёдор стоял неподалёку от двери и должен был всё слышать, а сделал вид, что не слышал.