Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

— Я Наташу на рынке приметил, в мясных рядах, — счёл нужным объясниться Фёдор Викторович, всё стоявший до её слов на ногах, а потом вдруг грузно осев рядом с Олегом маленьким, почти ему на коленки.

— Она со мной знакомиться не хотела. Пришлось проследить, где работает. Мне повезло, что она во Дворце молодёжи работает. Пришёл к ней на занятия в субботу. Великовозрастный ребёнок. Куда меня было девать?

— С Наташей у нас много есть, что вспомнить, — раздурачился он. — Последний год, конечно, мы мало виделись. А до болезни я ничего себе был мужчина. Ничего ведь я был, а, Наташа?

— Перестань, Фёдор! — Наталья Викторовна оправилась от подступившего к горлу комка и снова улыбалась, хмуря брови и грозя ему пальчиком — так, как умеют только любящие женщины.

Потом Канцев попал в объятия Олега, заведшего известную пластинку о том, что прощать надо всех, а Фёдору ещё и непременно наладить отношения если не с супругой, то хотя бы со своей старшей дочерью. Хоть Фёдор и сказал ему, что прощать никого не собирается, и ему ничьё прощение не нужно, долго не мог освободиться от обволакивающего говора и мягкой руки на своём плече. Пришлось послушать про веру и курс психологического тренинга, которые поднимают на ноги даже безнадёжных, а не то, что крепких ещё молодцев вроде Фёдора Викторовича. Курс был изложен в книге и на музыкальном диске, подаренных Олегом. Книгу и диск надо было читать и слушать постоянно. И когда вера в заложенную в них исцеляющую силу победит малодушное тело, ему не останется ничего другого, как выздороветь. Пришлось Фёдору пообещать читать, слушать и заниматься, веря в непременное исцеление. Иначе бы Олег не отстал.

Выбравшись из мягких рук, Канцев устроил последнее задуманное на сегодня дело — свёл с Кузьмичём Олега высокого. Кузьмичу он сказал, что понимает, как замучил всех своими больничными, и что Олежка — идеальный кандидат ему на замену, за которого Фёдора ещё поблагодарят добрым словом.

Кузьмич записал Олежкин телефон, обещал подумать.

Давно уже было сказано всё, что можно, и давно всем хотелось выбраться из четырёх стен, замкнувших их в гнилой, как ни обманывай себя, дух нездоровья. Но поодиночке не получалось. Не сговариваясь, ждали команды от Наташи, чтобы уйти вместе.

Когда команда поступила, засуетившегося провожать Канцева уговорили остаться. Попрощались с ним в прихожей.

Олежка двинул в другую сторону сразу от подъезда. С остальными Рылов расстался у машины Георгия, на соседней улице.

Пока шли к машине, он спросил, чего ждать.

— Мне сказали, осталось пару месяцев, — ответил Кузьмич.

— Не может быть. Фёдор надеется, что у него есть ещё год, — удивился Александр Владимирович.

— Нет у него года. Метастазы в мозге.

— А химия, которую он ждёт?

— Не будут его лечить. Набрехали, не придумав ничего лучшего.

— Дочери знают?

— Знают. Марина к нему не ходит. Говорит, что всё равно в дом не пустит. Алёна приезжала. Решила вопрос с наследством. Прибрала, как могла, бардак, который развёл Фёдор Викторович, и уехала. Оставила нам запасной ключ от квартиры.

Прощаясь, мужчины пообещали скоро встретиться, не ожидая, что их скоро наступит уже через три недели.

Проводив уставшую и всплакнувшую Наталью Викторовну до такси, Канцев из своей квартиры больше не выходил.

Дней через десять он позвонил Олегу, в конце рабочего дня, и, плохо выговаривая слова, попросил приехать.

Олег застал Фёдора лежащим на мокрой софе, возможно, не первый день. Тот нёс неразборчивый бред, как после удара, и вскрикивал от боли.

Вместе с соседкой, наконец-то дождавшейся полностью понявшего её правильного человека, Олег вызвал «скорую», и Канцева с симптомами инсульта увезли в больницу.

Лечащий врач, до которого Олег дозвонился в обед следующего дня, сказал, что им повезло привезти Фёдора ночью. Таких, как Канцев, в больницу не берут. Но теперь уж пусть лежит, осталось не долго.

Ровно через три недели после своего дня рождения Фёдор Викторович снова собрал людей, на этот раз на кладбище.

Прощаться с ним пришло человек двадцать, половина — с работы.

Сибирские родственники не приехали — слишком далеко.

Похоронами руководили бывшая супруга и дочери Канцева.

Натальи Викторовны не было. Кузьмич сказал Рылову, что решил ей не сообщать.

Чуть в стороне от выставленного у могилы открытого гроба, вокруг Олежки, топтались пять или шесть мужчин среднего возраста.

Ещё здесь были две пожилые пары и три одиноких человека с красными гвоздичками. Одного из них Рылов назвал Вадимом, отозвал в сторону и что-то долго ему рассказывал.

Стоявшая в городе почти месяц жара с самого утра сменилась холодом, особенно чувствовавшимся на открытом всем ветрам кладбищенском пространстве. Небо затянула мгла. Долго и упорно собирался дождь.

Ждали священника. Мария Ильинична, бывшая Канцева, настояла на отпевании.

Батюшка подъехал прямо к могиле. Переоделся в своей машине, ритуально походил с кадилом вокруг гроба, наскоро прочитал над обескровленным лицом с закрытыми глазами то, что положено читать, вложил в руки отправляющемуся в путь иконку, высыпал ему на белое покрывало пшена и крест из земли и рассказал жене, что надлежит сделать ещё. Напутствовать собравшихся он не стал.

Покойника можно было закапывать, если бы не Кузьмич. Он вдруг выпрямил спину, расправил плечи, распушил усы и поставленным командирским голосом объявил открытым митинг, посвященный памяти Фёдора Викторовича Канцева.

В своей речи Кузьмич отметил, что Фёдор Викторович многое сделал для обороноспособности страны. После техникума вытачивал высокоточные подшипники для военной техники. После университета участвовал в проектировании радиолокационных систем и, если бы не развал Советского Союза, мог стать известным учёным. А в конце жизни вернулся к тому, с чего начинал, но уже в ином качестве, обеспечивая возможность проведения важных экспериментальных исследований.

Этой единственной речью под начавший накрапывать дождь митинг закончился.

Для поминок женщины Канцева сняли кафе.

За столом они сидели рядом и казались заодно. Внимательно вглядевшийся в них Георгий решил, что либо женщин объединила смерть Фёдора Викторовича, либо его колючие разговоры о семейных баталиях были сильным преувеличением.

Мария Ильинична была на год старше Фёдора Викторовича, как сказали Георгию, но старухой не выглядела. В отличии от коренастого и даже грузного Канцева, она сохранила достойную для шестидесятилетней дамы фигуру, была с причёской, подкрасила скорбно сжатые губы. Георгию понравились её большие глубокие глаза. Негативный женский образ, сложившийся у молодого человека со слов Фёдора Викторовича, дал трещину.