Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Музыка одного будущего вынужденного эмигранта в Израиль, художника, сложилась с музыкой, звучащей внутри другого, поэта — так родился «Рай»:

Дивин почти наяву видел и это небо из смальты, и плывущую по нему звезду, зовущую к прозрачным воротам сада, и гуляющих там библейских персонажей:

У песни было несколько философствующих исполнителей, а популярной её сделал Борис Гребенщиков, поменявший взятую поэтом из Писания начальную фразу на пушкинскую строчку. Скорее всего, «над небом» Гребенщиков не расслышал, но придумал ловкое объяснение своей ошибке: «Царство Божие находится внутри нас, и поэтому помещать небесный Иерусалим на небо… бессмысленно».

Откуда Гребенщиков знает, что находится внутри него, тем более — внутри нас? Нет пока на земле града обетованного. А в песенке поётся про город, который есть. Если он есть, то не «под небом голубым».

И всё-таки оговорки талантов частенько бывают интересны — в них проскакивает истина, которую оговорившийся сам часто не понимает. Хитрый Гребенщиков угадал главное, хотя и не смог этого объяснить.

Два расследования — беседы Пушкина с царём и рождения мистической песни — странным образом переплелись, горячечно поднимая мысли Вадима Дивина в высокие сферы. Им в такт, под музыку «Города», взволнованно стучало его сердце, и этот стук уверенно забивал мешающие, усиливающиеся в ночной тишине и прибивающие к земле тревожные сигналы из левого уха.

Второго января, после обеда, когда за окном пропали красные солнечные всполохи, и осмелевшие ранние серые сумерки быстренько вбирали в себя заставленные замёрзшими машинами дворы многоэтажек, заледеневшие уличные колеи и укрытые тонким снежным покровом редкие пустыри с жёлтой сухой травой, нескромно голыми кустами и тёмными тропинками собачников, Александру Владимировичу Рылову пришло в голову поздравить с наступившим Новым годом Вадика Дивина.

Всех своих родных и знакомых Рыловы поздравили ещё 31-го, как положено. А про Дивина не вспомнили, потому что раньше его не поздравляли. Ему и не звонили никогда — телефон Вадика появился в справочнике только в связи со скорбным событием.

Как Рылов попал на номер Дивина? — случайно. Хотел справиться, как дела у дочери, а Машин телефон не отвечал, и он, перебирая номера в поиске вечно меняющего координаты зятя, вдруг высветил Вадика.

За последнюю рабочую неделю и два дня домашнего сидения Рылов устал ничего не делать. Формально праздникам ещё длиться и длиться, но для Рылова они фактически закончились, поскольку думал он о них уже в прошедшем времени.

Предновогоднего и новогоднего городского шума на этот раз было поменьше: корпоративы получились не столь пьяны и отвязны; уличные фейерверки заливали улицы не сплошняком, не от заката до рассвета, и не доводили бедную кошку до полной паники и метаний в поиске самого тёмного угла в доме. Вместо толп объевшихся горожан в новогоднюю ночь по улицам бродили отдельные весёлые компании, и такси по двойному тарифу тоже теперь не шли потоком.

Рыловы встретили Новый год дома, без чужих. Посидели перед телевизором, покушали, выпили бутылку вина и по рюмке хорошего коньяка. К часу ночи устроившийся в мягком кресле зять принялся похрапывать. Маша его сразу подняла, и дети уехали спать к себе.

Оставшись одни, старшие Рыловы убрали салатники и кастрюльки с едой на балкон и в холодильник, сгрудили грязную посуду на кухне и дружно забылись в жаркой постели, под мигающие огоньки искусственной ёлки и приглушённую стеклопакетами уличную канонаду со вспышками.

На второй день нового года Рылов окончательно выспался, от пуза наелся всякой всячины и перехотел отдыхать. Номер Вадика нарисовался в его телефоне очень кстати.

Оказалось, Дивин встречал праздник один, больным, и, хотя убеждал, что температура у него спала, и вообще он почти оклемался, Рылов сказал с удовольствием, что они с супругой уже одеваются и едут к нему.

Татьяна поддержала его с полуслова.

— Бедный, он был один, — повторила она тоном тургеневских барышень, добравшихся до дородных возрастных ступеней. — Аня совсем его бросила?

— Они давно не живут вместе, я же тебе говорил. Но не разводятся. Иногда Аня приезжает на выходные. Квартира-то была взята на двоих.

— Хорошо баба устроилась. С запасным аэродромом. И переспать есть с кем, если захочет, — супруга Рылова любила упрощать ситуацию и, как не удивительно это было для Александра Владимировича, почти всегда оказывалась правой.

— Да не живут они, зачем Вадику врать? — попробовал он ей возразить для приличия. — Почему других всегда надо мерить своей меркой? Все люди разные.

— Это Вадик, может, разный. Про Аню мне даже не говори, — отмахнулась жена. — Что ты думаешь, ночуют под одной крышей и ни разу ей не захотелось? Будешь другим об этом рассказывать, мне не надо.

Для его Татьяны, как всегда, всё было ясно. Она мыслила конкретными категориями, а ещё дня не могла прожить, чтобы не пожалеть кого-нибудь. Дивин сегодня подвернулся ей идеально.

— Молодец, что ты ему позвонил, — похвалила она мужа. — Знаешь, что мы ему возьмём? Баночку малины и мёд! Малина его сразу поставит на ноги.

Татьяна захлопотала, и Рылов повеселел. Ему нравилось, когда жена подскакивала с любимого дивана и начинала активничать. В её движениях всегда было много жизни — этим она Сашу и взяла когда-то. А ещё — глазами, круглыми, удивлёнными и особенно счастливыми, когда было, о ком позаботиться.

Вадим жил в квартире, которую Дивины купили лет двадцать назад. Рыловы были в ней пару раз, давно, когда счастливая Анна, устроив своё гнёздышко, стремилась его всем показать. С тех пор в квартире мало что изменилось. Те же стенка, мягкая мебель, зимний пейзаж на стене в большой комнате и натюрморт — в бывшей детской, шторы, кухонный гарнитур, встроенные шкафы — модная когда-то обстановка казалась теперь заурядной.

Хозяин встретил гостей жареной картошкой с тушёнкой, солёными огурцами, полубутылкой любимого Аней армянского коньяка и абхазскими мандаринами с засыхающими зелёными листочками.