Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Слова « безвестный самоучка » укололи Вадима Анатольевича прямо в сердце, поддержав затухавшую творческую дрожь и направив её в новое русло.

В своих заметках о писателях он уже совершенно разочаровался, отставив их «на потом» с учётом подложивших ему свинью строчек о людях « цеха задорного », « коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу ». Как не считай себя Дивин — принадлежащим «цеху» или нет, всё было против него. Если принадлежит и судит, то надо пойти против Пушкина. Если не принадлежит, зачем судит?

В общем, следовало заходить с другой стороны, откуда ближе к музыке, бередящей душу.

Дивину показалось, что продолжавшая крутиться внутри него мелодия словно спрашивает его о чём-то. Он попытался прислушаться к себе. Вроде бы расслышал слово «явится». Потом как будто — «кем явится?» «Кем ныне явится?» — это о ком, о нём? Где-то Дивин слышал этот вопрос. Он решил вспомнить, где. Долго вспоминать не пришлось. Так как последние дни часто всплывали лёгкие пушкинские строчки, он открыл «Онегина» и в пять минут отыскал нужную подсказку:

Вадим Анатольевич решил, что судьба разными путями оборачивает его к просьбе Фёдора Канцева, и, значит, надо сделать то, чего Дивин так не хотел.

Впрочем, он уже сомневался в том, чего хотел и чего не хотел. Так получалось, что в его жизни становилось много Пушкина, и Дивину даже интересно стало понять, почему.

Он снова скачал с сайта Внутреннего предиктора «Беседу в кафе «У Бирона» и углубился в текст, решив сначала раскритиковать для себя то, что ему активно не нравится, а потом переписать рассказ заново, как бог даст, то есть хорошо.

Прочувствовав энергетику творчества, теперь Владимир Анатольевич не сомневался, что забытая лёгкость письма придёт, и задуманное получится. Подсознательно он уже вспоминал посещавшие его радость неотмирного полёта над собой, вдыхающего жизнь в мёртвые строчки, и облегчённого опустошения после хорошо выполненной работы — и на том же подсознательном уровне ждал, что всё это и многое другое скоро к нему вернётся. Стоит ему только начать, и всё обязательно вернётся. С тем Дивин и забылся во сне, дав себе последними сознательными мыслями команду приготовиться, чтобы начать трудиться прямо с завтрашнего утра, без всякой дополнительной раскачки.

Сюжет рассказа, который предстояло править Дивину, был прост.

Петербург. 2015 год. Пора белых ночей. После дня рождения Александра Сергеевича Пушкина и всплеска людского интереса к поэту, вызванного официальными церемониями, в бывшем особняке князей Волконских, что «на Мойке близ Конюшенного мосту», в бывшем кабинете Пушкина, на диване, где он умер зимой, просыпается человек в облике поэта и его одеждах, с помутнённым сознанием, запомнившим зиму, мучения от полученной раны и обрывки знаний, известных одному поэту.

Странный незнакомец, сомневающийся в реальности того, что видит вокруг, пробирается из музея во двор, постепенно обретая сознание. По пути, в комнатах особняка он видит толпы праздных людей в смешных одеждах и похожего на него обликом и одеждой ряженого в их окружении, а в центре озеленённого и ухоженного двора — рукотворный памятник себе, подписанный годом далёкого будущего.

Обойдя памятник, он подходит к бывшим каретным дворам, где устроено кафе, названное в честь Бирона — первым, по преданию, поселившимся на месте этого дома.

В пустом, отделанном в белых тонах кафе, на белом стуле за белым столом с двумя яичницами, двумя стаканами компотами и двумя чашечками кофе, сидит Седой — пожилой человек, положивший жизнь на разгадку оставленных поэтом загадок и от него самого мечтающий услышать подтверждение правильности своего расследования. Он не первый раз приходит в это кафе и делает заказ на две персоны, и однажды пошутил с любопытной официанткой, сказав, что дожидается здесь Пушкина.

Седой приглашает незнакомца за свой столик и во время долгой беседы, в которой раскрывается столько информации, что голова прилежного читателя должна пойти кругом, пытается понять, кто его собеседник, — сам Пушкин или жадный аниматор, нанятый кем-то для розыгрыша. Считая себя мудрецом, владеющий искусством задавать наводящие вопросы, в ходе разговора Седой утверждается в мысли, что перед ним скорее настоящий Пушкин, чем ряженый аниматор. Наученный не верить в чудеса, при этом он несколько теряется, забыв многое, о чём хотел и мечтал расспросить поэта, фантазируя о невозможной встрече.

Не успев договорить до закрытия заведения, Седой приглашает Пушкина на прогулку по центру Петербурга, чтобы поэт убедился в незначительности перемен сравнительно со своим временем.

Они вместе выходят на набережную, и тут собеседник Седого решает переодеться, просит подождать на улице и, открыв старинным бронзовым ключом дверь парадной, исчезает в доме.

Запирающий парадные ворота служитель по расспросам Седова узнаёт в пропавшем аниматора, который держит свои вещи в цокольном этаже здания, и не верит Седому, утверждающему, что человек прошёл в музей через всегда закрытую парадную.

Обернувшись к набережной, Седой напрасно всматривается в редких прохожих — Пушкина среди них нет…

Сюжет был хорош, но некоторые его коллизии вызывали отторжение Дивина. Например, умудрённый Седой, в котором читался автор текста — Владимир Михайлович Зазнобин, — и согласен с явлением Пушкина, и прямо себе противоречит, утверждая, что «оттуда ещё никто не возвращался». Стоило согласиться с автором в том, что ход с розыгрышем здесь бы оказался слаб. Но почему не поиграть с расщеплённым сознанием незнакомца, вживанием в образ, временной потерей памяти или эмоциональной встряской? В любом случае, утверждение факта ожившего поэта Дивина не устраивало никак, этот момент следовало выверить тоньше.

Были и другие потери в восприятии.

Дурно описывались, во-первых, персонажи рассказа.

Связать с незнакомцем имя Пушкина читатель мог только после путешествия во двор музея, к памятнику. Но ведь лучше и несложно было бы сразу, после пробуждения незнакомца, дать знакомые черты: африканскую кудрявость, заросшее лицо со знаменитыми бакенбардами, длинные ухоженные ногти на руках, — чтобы читатель вообразил поэта самостоятельно.

Седой — «пожилой мужчина с щёткой седых волос и странно знакомыми серыми глазами». Владимир Анатольевич подумал, что полено, из которого папа Карло сотворил Буратино, было описано лучше. Дивину-то легко было представить Седого, потому что на видео он видел и слышал Зазнобина. Но как среди множества похожих пожилых мужчин различить и представить Седого тому, кто Зазнобина не слышал и видел?