Сергей Яковлев - Советник на зиму

Тяжело спрыгнул с печи кот, со вкусом потянулся, выгибая спину, поплелся к своей чашке в углу.

— Как его зовут? — поинтересовался Несговоров.

— Вам обязательно знать это… сейчас?

— Нет. Не обязательно. А ваше предложение… Оно остается в силе? Или вы забираете его назад?

— Но ведь оно действительно только при вашем условии?

— Постойте. Пускай не будет никаких условий. Давайте вернемся на день назад, когда вы передали мне записку. Я сознаю, насколько виноват перед вами, вижу каждый свой опрометчивый шаг с той минуты, как вошел сюда, но я сумею за это расплатиться. Жизнью, смертью — чем хотите. Мне все равно не жить без вас. Поверьте, я уже не тот, каким появился здесь вчера вечером. Вчера я еще не знал, что такое любовь. Я больше любил не вас, а ваш блеск, вашу грациозную роль. Теперь все иначе. Пожалуйста, вернемся к тому, с чего начали, дайте мне последний шанс!..

— Вернуться назад? Как в анекдоте: «Вам нужна клизма?» — «Нет… Не знаю… Сделайте, пожалуй». А потом: «Сестра, нельзя ли все вернуть назад?»

— Скажите, за что?.. Вы зовете меня на спектакль, назначаете встречу у входа и напрочь обо мне забываете. Не говорите о каких-то там записках и предупреждениях, их не было. Вы тотчас забываете и другое свое обещание, похлопотать об устройстве Даши в школу, хотя оно было дано не только мне, но и ребенку, который обожает вас…

— Вы как будто меня обвиняете?

— …Я тащусь за вами на этот несчастный чердак и малюю там черт знает что ради каких-то якобы слопанных собаками детей-сирот, от которых даже косточки не осталось. Все ложь! Не было никаких детей. Ложь и провокация. И я по вашей милости в этой провокации участвую. А наутро обнаруживаю груду настоящих трупов. И теперь, наконец, вы отрекаетесь от главного своего слова, решив, вероятно, что Даша вместе со мной заслужила этот урок и ей тоже лучше подохнуть на улице…

Несговоров ясно понимал, что он несправедлив, мелочен, злобен, что на самом-то деле Маранта ничего ему не должна, что его поведение отрезает все пути, обрывает последние нити, его с ней связывающие, — но ничего не мог с собой поделать.

— Вы и правда так чувствуете? — холодно спросила Маранта.

— Чувствую?.. Не знаю, как я чувствую, я… люблю вас. Вчера в больнице ко мне подошла женщина. У нее умирал, теперь уже наверное умер, отец. Накануне мы дожидались приема у врача, и она все боялась, что я с Дашей пройду раньше нее, охраняла дверь. Жалкая, несчастная… И вот подошла и начала говорить, что мы с ней одной породы, одинаково забитые, и потому должны поддерживать друг друга… Что-то такое, все в этом роде. А я ответил, что не помню ее, не знаю и знать не хочу. Я торопился к вам, уже опаздывал, мне некогда было ее выслушивать. Мы с ней сидели в одной очереди, вместе страдали за наших близких; мне было жаль ее отца, он мне понравился, а она переживала за Дашу, я по глазам это видел… И так высокомерно, брезгливо ее оттолкнул. Не пожелал уравнять с собой, даже мысль об этом показалась мне оскорбительной…

— Боялись осрамиться? Запишите и это на мой счет. Вы же из-за меня ее прогнали. К сожалению, мне действительно пора уходить. Вы можете, конечно, остаться и пользоваться этой квартирой. Я обещала вам это и готова сдержать свое обещание. Но в этом случае меня здесь уже не будет.

Ужасные минуты последней затянувшейся паузы, когда все слова исчерпаны и остается разве что выть и биться головой об стену…

В прихожей у вешалки Несговоров все-таки не выдержал, слезы разом прорвали плотину, так что он едва успел закрыться рукавом.

— Боже, что я вам сейчас наговорил, — простонал он. — Винить в чем-то вас, когда сам… Позвольте мне видеться с вами, пусть нечасто, позвольте бывать…

— Нет.

— Хотя бы раз в неделю, в театре…

— Нет.

— А Даша? Она будет спрашивать про вас. Вы не хотите ей что-нибудь передать?

— Нет. Пожалуйста, не надо этого… Не давите. Не ищите встреч, не ставьте условий. Шантаж не сделает меня сговорчивее. В общем тепле, конечно, сгорать легче. Можно и не заметить, как истлеешь… Не играйте с огнем, вообще — не играйте. Позаботьтесь о себе сами. Постарайтесь примириться с тем, что есть. Иначе мне останется только камень на шею да в прорубь…

Уже в дверях, набрав побольше воздуха, Несговоров сказал:

— Про себя я знаю все или почти все. Что натворил. Как поступлю дальше. Но меня мучит тайна, она связана с вами. Скажите, когда именно вы все решили? У зеркала, когда я оставил вас одну?..

Ответа не дождался. Маранта ждала его ухода с почерневшим лицом, скрестив руки на груди.

Каждый человек рано или поздно сознает, что он уже побывал на вершине жизни, перевалил через хребет, и впереди его не ждет ничего кроме более или менее скорого спуска, а то и падения. Если такое открытие совершается в молодом возрасте, да к тому же внезапно, в течение одной ночи, если еще вчера все главное в жизни виделось впереди, а сегодня миражом истаяло за спиной в облаках, то мысль о самоубийстве неизбежна.

«Чудом занесенный на вершину, я должен был распрямиться во весь рост и забыть все страхи и сомнения. Вы проверяли меня на искренность, естественность и безоглядность. Я не выдержал испытания. Слабый, ничтожный характер, отягощенный бесконечной рефлексией и еще чем-то, чему и название трудно подобрать… Я даже не могу установить момент, когда все покатилось вниз. Да была ли вершина? Возможно, вчера у меня было не больше надежды, чем сейчас».

Так беседовал про себя Несговоров с Марантой, идя сам не зная куда.

«Надо было отвернуться и бежать. Вы подсказывали мне этот выход. Еще бы лучше — сразу не верить счастью, не откликаться на записку, не приходить. Откажись я добровольно от приглашения, остановись вовремя — и одного только сознания, что меня полюбила прекраснейшая женщина на свете, мне хватило бы для счастья на всю последущую жизнь. А теперь я мертвец».

Тропа привела к замерзшему пруду. У берега дымилась полынья. На краю проруби враскорячку, почти распластавшись на льду, примостилась баба с корзинами белья. Из-под задранного подола выглядывали розовые панталоны, надетые для тепла поверх рваных, сверкающих прорехами рейтуз. Онемевшими от стужи руками баба совершала одни и те же размеренные движения: вынимала белье из корзины — мокала в воду — выжимала — бросала в другую корзину.

«Как курица, бессмысленно долбящая клювом пустое корыто», — неприязненно подумал Несговоров. Он стоял на морозе в своем худом пальтишке и чего-то ждал. Дальше идти было некуда.

Баба кончила работу, тяжело, с кряхтеньем поднялась, распрямила поясницу, подоткнула шаль, огляделась — Несговоров узнал в ней вдову Алису. Вчера, в ночной рубашке, она показалась ему моложе и привлекательней. Теперь он видел одутловато-рыхлое плоское лицо. Тусклый взгляд маленьких глаз ничего не выражал. Она прошествовала с двумя корзинами мимо, надменно поджав тонкие бесцветные губы, и Несговорова забило как в лихорадке. Он представил себе другие губы, очертаний которых так и не сумел запомнить, другие глаза, лицо, руки, тело — все полное жизни, трепещущее. Подумал о другой судьбе, ему обещанной, которую он, наверное, все-таки чем-то заслужил, если почти держал ее в руках…