Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Отдай! — потребовал Несговоров, крепко вцепившись в открытку и сам поворачивая ее туда-сюда, не в силах оторвать взгляда от соблазнительных губ.

— Зачем тебе? — уклончиво возразил Павлыч.

— Она моя!

— Это уже вторая твоя. Найдем и третью.

— Врешь! Другой такой нет.

— Надевай штаны, увидишь.

Несговоров вспомнил про водку, торопливо проглотил ее с кислым лицом и шлепнулся голыми пятками в лужу под лавкой.

— Подожди, — сказал он. — Ботинки сырые. Она их на печке сушила, своими руками укладывала, а они опять… Ну и сраная земля у нас, Павлыч! Летом трясины, на хер, зимой сугробы… — Несговоров даже не заметил, что начал изъясняться на одном с Павлычем языке. Это случилось само собой, как и с почерком.

— А чего — земля? Что не свое, все плохо. А если, к примеру, тебе отпишут гектаров сто, с речкой, с рощицей, так и эта земля сгодится. Наймешь строителей, технику нагонишь…

— Ну да. А народ? Куда дурной народ девать?

— А что тебе народ? Дураков обманывать легче. Живи да радуйся.

— Ты серьезно, Павлыч? Все остальное тоже можно так? Ну, с жильем… С деньгами…

— И с деньгами и с бабами. С чем хочешь.

И сердцу вдовы доставлял я радость , —

пропел Павлыч басом…

— Блестяще! Р-раз — и готово! Выебем, блядь, эту страну!

Мерзкая теплая жидкость ударила в голову пуще прежнего, дальше снова провал, и опомнился Несговоров от тяжелого чувства повторяемости и неотвратимости судьбы, когда попадаешь куда-то, где уже был, и начинает казаться, что всю жизнь не сходил с этого места, и одолевает смертная тоска. Перед ним в сумерках возник дом с полуколоннами и каменными трубачами на крыше. Павлыч отважно взошел по ступеням и завел разговор с двумя серьезными типами в добротных пальто, норковых шапках и ботинках на толстой подошве. Несговоров догадался, что это топтуны, секретная охрана, — когда только успели выставить? В итоге те расступились, окинув Несговорова, как ему показалось, весьма скептическими взглядами, заняли прежние скучающие позы по разные стороны крыльца, и Павлыч втащил его в подъезд. Но не повел к лестнице, а вызвал лифт.

Судя по тому, сколько поднимались (Несговоров приткнулся головой к стенке кабины и успел немного вздремнуть), апартаменты Асмолевского остались далеко внизу. Из лифта попали в коридор, весьма фривольно украшенный: коврик с целующимися голубками на полу, гирлянды пропыленных искусственных цветов вдоль стен, а также наклеенные прямо на штукатурку портреты чрезвычайно мускулистых мужчин, в одних трусах и даже без оных… На дверях двух квартир, сюда выходивших, зачем-то висели пришпиленные к обивке мягкие игрушки: на одной — большой розовый слон, на другой — рыжая кошка.

Павлыч позвонил туда, где был слон. Выждал, опять позвонил. Через минуту приоткрылась дверь соседней квартиры.

— Вообще-то она сидит у меня, — донеслось оттуда.

Несговоров вздрогнул и разом протрезвел. Он не видел лица, но узнал хамоватый голос: это была прокурор Постила.

— Эля, свет наш непорочный, дай перемолвиться словечком с Ксанушкой, мне она во как нужна! — взмолился Павлыч, для убедительности проводя себе по горлу ребром ладони.

— Ты один? — Постила выглянула и тут увидела Несговорова. Глаза ее сузились, блеснули металлом. — Кто вас сюда пустил? — спросила грозно.

Несговоров растерянно молчал.

— Золотко, фемида ты наша волоокая, — пропел Павлыч и что-то зашептал ей на ухо. Постила слушала строго, но в один прекрасный момент не сдержалась, прыснула. Павлыч едва не пошел вприсядку от счастья, потер ладоши, победно глянул на Несговорова. — Я ж говорю, — бормотал, — вас двое, нас двое…

Постила задумалась, скорчила презрительную гримаску, вполголоса бросила Павлычу короткую фразу, выражавшую, видимо, некое опасение насчет Несговорова.

— Он? Да никогда! — заверил Павлыч.

Из-за спины Постилы показалась уже знакомая Несговорову массивная ее помощница, что-то брякнула, при этом вроде как шутя погрозив Павлычу увесистым кулаком.

— Ладно. — Постила решилась. — Заходите к Оксане, мы сейчас будем.

В интимном полумраке чужой гостиной кудесник Павлыч, пошастав по углам, накрыл стол — на этот раз бутылок пять или шесть, все причудливой формы, с иностранными наклейками, а к напиткам — бисквиты, орешки, фрукты, шоколад… Несговоров притулился в кресле, ему было не по себе. Павлыч поглядывал на него испытующе. Налил шоколадного ликеру, поднес:

— Выпей, расслабься, счас придет!

Кто придет? Несговорову стало жутко. Уж не Маранту ли распорядится Постила привести сюда под конвоем? Он хлебнул из фужера приторного зелья, стало совсем плохо. В это время хлопнула дверь, прибыли Постила с Оксаной — обе зачем-то наряженные в синие мундиры с блестящими пуговицами, с погонами на плечах; у толстой Оксаны пиджак на животе едва сходится — на Постиле сидит ладно; у Оксаны на погонах много маленьких звездочек — у Постилы числом поменьше, но большие… Павлыч издал восторженный клич. Несговоров поднялся; его потащило в одну сторону, потом в другую; устояв на ногах, двинулся вдоль стены, нащупывая двери и боясь, что не успеет дойти до унитаза…

Когда вернулся, Павлыч в одних кальсонах хлопотал возле дивана, устраивая на нем тяжеловесную Оксану, а Постила, полуотвернувшись от них, одиноко сидела в кресле у стола, курила, тянула ликер. Несговоров снова отметил, что мундирчик ей очень даже шел: высокие плечи, крепкая грудь, туго схваченная талия…

— Ну что, академик? Полегчало? — Постила подняла глаза на Несговорова.

Он обреченно приблизился и встал над ней, пошатываясь. Постила спокойно глядела снизу вверх, ждала. Она была бы даже привлекательной, если бы не ее недоверчивый, насмешливый, по-птичьи пристальный взгляд. Он представил, как расстегивает под этим взглядом брюки, спускает трусы… Как на досмотре. Что разрешается делать с прокурором в мундире? Что не подпадет под статьи?..

Поршень Павлыча ходил основательно, с глубинным чмоканьем, как будто погружался в нефтяную скважину. Подруга его сладко кряхтела.

У Несговорова заныло в паху. Ему до одури захотелось взять кого-нибудь за пухлые щеки, под мочки ушей, крепко прижать к себе… Но перед ним сидела Постила в мундире. А нужна была совсем другая: мягкая, сомлевшая… Конопатая! Он знает, где ее найти. Он ею овладеет. Отныне он будет все делать по-своему и брать то, что захочет. Теперь или никогда!

Пьяного хранит судьба. Ноги слушаются плохо, но идут куда надо, иногда просто летят. Несговоров сам не заметил, как оделся, как вышел из квартиры (лишь застрял в памяти взгляд сидевшей в прежней позе Постилы, в котором почудилась ему мстительная тоска), как миновал важных охранников на крыльце… Где-то возле площади попался навстречу рослый акроцефал, заступил дорогу. Оказалось — Щупатый.