Сергей Яковлев - Советник на зиму

— А где же у тебя, понимаешь, ковер новый? Мне говорили, ты обзавелся хорошим ковром…

— Нет у меня никакого ковра. Замерзаю вот.

— Холодно, холодно! Нужно бы тебе ковер. Ладно, чаю я с тобой после как-нибудь выпью, сейчас мне пора. Дела!

На работе все шло своим чередом, о коврах больше не затевали. Правда, в эти дни Низговоров перестал видеть в коридорах башни Павлыча, и кто-то из служащих обмолвился, что он слег в спецбольницу с сердечным приступом.

Но однажды Павлыч вдруг заявился к нему домой среди ночи собственной персоной.

— Пришел попозже, чтобы не беспокоить, — сказал с виноватым видом.

А Низговоров и не собирался укорять его за поздний визит: он только-только проводил Наташу, которая была в тот вечер в ударе, выдумывала все новые и новые штуки. Спросил о другом:

— Хотел ковер на меня повесить?

— Три ковра, — тихо уточнил Павлыч и прокашлялся в кулак. — Трех ковров не досчитываемся.

— Кто не досчитывается, ты, что ли?

— Бабулян. Он всех закладывает, — сказал Павлыч все тем же тусклым голосом, не меняя тона. И добавил зачем-то: — В приюте сейчас холодно, почти не топят. Во всем городе угля не хватает.

— И что?

— Мои ребята ошиблись, извините их. Думали, вы себе ковры затребовали. А вы для приюта постарались, чтобы дети не мерзли.

— Сложно как-то у тебя получается, Павлыч. Пожалуй, на этот раз тебе не выпутаться.

— А вы помогите. Я навел справки: за границу можно только с заячьей губой или волчьей пастью. Когда требуется сложная многоэтапная операция. Заик не отдают.

Низговоров рассвирепел:

— Да уж вы с дочкой постараетесь, чтобы и заячья губа появилась! С чего это Даша заикаться вдруг стала, не скажешь?

— Не знаю, отчего. Вам виднее.

Дерзость Павлыча была особого рода, смирной и угрожающей. И к ответу не притянешь, и голову можно сломать…

— Говоришь, в приюте ковры?

— Христом-Богом клянусь!

Утром Низговоров подробно доложил о ночном разговоре Потапу Степановичу. Сказал, что за последнее время у него накопилось к завхозу Некрасову немало и других серьезных претензий.

— Я вам верю, — обронил губернатор. — Но мы ничего не можем поделать. Его взял на работу Бабулян.

Низговоров возразил, что Аршак Манвелович, конечно, будет на их стороне, потому что вся эта гнусная история бросает тень и на него. Что надо немедленно возбудить уголовное дело, направить в приют следственную группу с ордером на обыск и изъять похищенные ковры (если они, конечно, там), а заодно проверить всю деятельность этого подозрительного заведения. Что он, Низговоров, готов взять на себя организацию и общее руководство.

Потап Степанович надолго задумался. Низговорову показалось даже, что он успел вздремнуть.

— Вам нельзя, — сказал наконец губернатор, наставив на него как никогда ясный и зоркий глаз. — Вы лицо заинтересованное и не сможете быть объективным. Скажут, что вы сводите счеты.

Сделал паузу, чтобы дать возможность переварить. А переваривать было что. Память Низговорова еще хранила очень похожее нравоучение Маргариты Разумовны по другому поводу. И опять нечего было возразить. Низговорову действительно хотелось воспользоваться историей с коврами, чтобы выручить Дашу.

— Примите еще во внимание, что мы платим частному приюту за вашу девочку немалые деньги из городской казны, что не вполне законно. Прокуратура уцепится за это в первую очередь.

— И что, деньги тоже идут… воровской семейке? — Низговоров был совершенно раздавлен. — Но разве я когда-нибудь об этом просил?..

— Это не имеет отношения к делу. Не будем торопиться. Мы их спугнем, а доказать ничего не сумеем. Пускай еще покрутятся, дадут нам побольше фактов.

— Но ковры!..

— Не ваша забота. На это есть управляющий делами. У вас совершенно другие задачи. Когда-то я поручил Асмолевскому записывать за мной мысли… Знаете, разное в голову приходит, иногда дельное. Да вы замечали, наверное.

— Я преклоняюсь перед вашей мудростью, — горячо заверил Низговоров.

Он не преувеличивал. Напротив, ему казалось, что в силу природной сдержанности он всегда недобирает в выражении своих истинных чувств к губернатору.

— Ну вот, — продолжил Потап Степанович. — Только Асмолевский делал это из рук вон плохо. Без любви. Он не видит дальше своего носа, у него не хватает совести…

— Вы хотели сказать — воображения?

— Это одно и то же. Теперь я решил передать это вам. У Асмолевского хранятся листочки со старыми записями, поинтересуйтесь у него. Их тоже надо включить в собрание. Там про многое есть. Про евреев… Очень неплохо, между прочим, у меня про евреев сказано. А это щекотливая тема. Вы спросите, пускай он вам отдаст!

Асмолевский был сильно уязвлен решением губернатора, но перед Низговоровым напустил на себя вид равнодушный и даже несколько ироничный.

— Вы все сохранили? — спросил Низговоров.

— Не-а. Многое выбросил.

— Выбросили?!

— Знаете, кое-какие мысли Потапа Степановича напоминали мне один бородатый анекдот… Плавал по морям старый и очень удачливый шкипер. Любые ураганы ему нипочем. Но имел странную привычку: перед тем как подать ту или иную команду, всегда заглядывал в крохотную замусоленную шпаргалку. Моряки гадали: что написано в той бумажке? Вот бы выведать секреты удачи! И однажды подкараулили, когда шкипер крепко уснул, стащили эту бумажку из кармана его кителя и прочли: «Перед — нос. Зад — корма»... Такой же вот шкипер и наш дед. Когда делает, все делает правильно… Почти все. Но когда берется философствовать — хоть святых выноси!

Низговоров прочел записи в том порядке, как они были сложены Асмолевским.

Большая нога

Большая нога говорит об устойчивости, маленькая — о более тонкой организации.

И в самом деле. Человек удерживается в вертикальном положении только благодаря ступне. Отсеки ступни — будет падать. Чем длиннее ступня, тем выше устойчивость. Но это чисто механически. Если же иметь в виду весь организм человека, его подвижность, его чувственную организацию, то живому и ладно скроенному повышенная статическая устойчивость не так уж и важна, не то что какому-нибудь увальню. Есть натуры, про которые можно сказать, что они «парят» над землей: зачем таким большая ступня?

Оттого-то маленькая ступня и присуща аристократам, людям высокоорганизованным и нервным. Но и большой ступни, с другой стороны, стыдиться нечего. Она надежнее, а в жизни бывает всякое.

О вещах

Люди смертны, камень почти бессмертен (в пределах истории). Если бы люди прошлого (мастера) не уважали и не ценили вещи из камня более самих себя, пренебрегая своими немощами, болями, старением, самой смертью, — не было бы культуры.