Татьяна Лебедева - Осень нелюбви

Домой меня отвезло такси. И стоило мне только коснуться головой подушки, — как я тут же вырубилась — и очень и очень крепко проспала всю ночь. Во сне мне явилась моя любимая поэтесса Анна Ахматова. Она была частой гостьей моих снов, я уже выучила ее напевный грудной голос. Ее строгий и умный взгляд плыл над моим покоем, оставляя на нем легкую рябь моих собственных мыслей и чувств.

* * *

Анна Ахматова проснулась от громких воплей под окном. Два голоса — женский и мужской — уже несколько минут орали, не переставая.

«Когда они уже заткнутся», — подумала Ахматова, ворочаясь на скрипучей кровати. Было душно, и она приоткрывала на ночь форточку. Понимая, что спокойный сон уже не вернешь, она с тяжелой головой встала, кутаясь в домашний халат из абиссинской ткани, привезенной ей Гумилевым из одной из поездок. Халат был уже не новым, но она еще покоряла в нем приходящих к ней в гости мужчин. Даже не ради любопытства, а просто… просто потому что когда кричат, нужно посмотреть, кто же это, она выглянула в окно. История, виденная ею за последние годы множество раз. Молодец в буденовке тянул за руку средних лет женщину, видимо, укравшую что-то в маленьком магазинчике по соседству. На женщине была большая серая шаль (очень недурная и до революции не дешево стоившая, — сразу отметила Ахматова), женщина умоляла отпустить ее к умирающему от голода ребенку. Буденовец был непреклонен.

«Небо — как колокол,

Месяц — язык,

Мать моя — родина,

Я — большевик».

— крутилось в голове Анны это пошлое четверостишие из новой поэмы Есенина, которую на днях ей передал Блок. «Господи, как все поглупели! — думала Ахматова, проходя на кухню, — так исчерпали себя, обрюзгли и посерели… Бедная-бедная женщина!». Она чиркнула спичкой, чтобы подогреть чайник, и чуть не опалила себе руку. «Валя!» — взвизгнула она. Валерии дома не было. Есть тоже было нечего. Хотя «нечего» с позиции Ахматовой было относительно: в нижнем шкафчике оставались еще картошка, морковка, наверху, на антресолях были крупы. Не было ничего приготовленного. «Что ж, лучше подожду Валю», — подумала Анна.

«Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже», — с грустью вспомнила она последний разговор с Борисом. И опять полоснуло ножом по сердцу. Ни одного письма уже почти полгода. Неужели, правда: никогда не любил и забыл так быстро. А как ходил к ней под пулями, целовал ее руки, восхищался ее грациозностью… Всё врал! Красиво и обаятельно врал… И ведь догадывалась, что врал, что позерство все, но так сладко было слушать и верить. Уехал в Лондон, — и не один, — с Марией Волковой. Больно, очень больно.

Ахматова направилась к входной двери: вдруг почтальон принес письмо и засунул его под косяк? Письма не было. Она снова заперла дверь на ключ, расправила плечи и, прямая как шпала, вернулась в комнату. «Зато двадцать шесть достойных стихов, — направила она мысли в другое русло. — Может быть, даже лучших моих стихов. Отныне так и буду относиться к мужчинам, как к вдохновению. Стихи не предадут, не забудут, уехав в Лондон, не влюбятся в другую в Париже, не родят детей от безвестной артистки». Ахматова прикурила сигарету, затянулась и села у окна. «Семь дней любви и вечная разлука», — родилась в ее голове строчка.

1918 год стал поворотным в судьбе России и в судьбе Анны Ахматовой. После революции она решается оставить сына Лёвушку свекрови и переехать к своей школьной подруге Валерии Срезневской. Багаж у нее небольшой: несколько платьев и рисунки Модильяни, которые она любовно развешивает по стенам комнаты. Её брак с Гумилевым развалился, и пытаться его склеить или закрывать на всё глаза, — как она и делала последние годы, — ей надоело, уже не имело смысла. Свой брак они легкомысленно превратили в театр. У Гумилева была роль покорителя, рыцаря-романтика, конквистадора, у нее — роль непокоримой, роковой женщины-змеи, ускользающей из любых рук и оставляющей незаживающие раны от укусов. Взаимная независимость, признавать которую они по юности и по глупой современной моде поклялись друг другу, очень больно хлестнула Анну. Она оставляла этим договором окошко для себя, но всерьез не предполагала, что Николай может так открыто изменять ей, — ей, Анне, которой он добивался семь лет и из-за которой несколько раз пытался покончить с собой.

В двери звякнул ключ, щелкнул замок. Это вернулась Валерия. Шаркнули туфли, стукнули друг о друга бутылки. «Молоко!» — подумала Ахматова.

— Анечка, ты уже проснулась! — Валерия вошла в комнату. Ахматова так же сидела с сигаретой у окна, только в другой руке у нее уже был карандаш, которым она время от времени писала в альбоме.

— С продуктами с каждым днем всё хуже и хуже. Скоро совсем невозможно будет что-то достать. Мандельштамы обещали дать на следующей неделе пол-литра сгущенки, которую им передадут из деревни. Купила хлеба, — даже горяченький еще! — и две бутылки молока. Ой, Анечка, ты бы знала: меня чуть не растерзали из-за этих двух бутылок! Кричат: «Одну бутылку в одни руки!» — а я им: «Это для Ахматовой!» Честное слово, озверели люди!

— Валя, не надо было, зачем ты!

— Аня, добрая ты душа, что значит, не надо? Надо! Пойдем на кухню, — расскажу кое-что!

Ахматова закрыла альбом, встала с табуретки, затянулась последний раз и прошла за Валерией на кухню. Та достала из авоськи хлеб и молоко, потом порезала хлеб и поставила молоко на огонь.

— Валя, ну не тяни, — Ахматова отщипнула кусочек хлеба и положила в рот. — Говори: встретила кого или обо мне слухи услышала?

— Пока постоишь два часа в очереди, чего только не услышишь! Про Есенина говорили: спился совсем, видели его оборванного, пьяного уже с утра, денег у прохожих просил.

Ахматова скривилась.

— Никогда его не любила. И кто его стихи читает, — не понимаю! Думаю, он из тех поэтов, которые в определенное время бывают необходимы обществу. Потом забудут. Ты мне лучше скажи: про Борю слухи есть?

— Нет, про него не слышала ничего, — Валерия секунду помолчала. — О Николае говорили.

— Котором? Моем муже?

— Да, говорили о его новом увлечении.

Ахматова будто безразлично смотрела в окно, только поправила рукой свои темные прямые волосы.

— Аня Энгельгардт. Актриска, — молодая и скучная. Она дочь…

— Я знаю, Валя, перестань! Это уже давно не новость!

Они помолчали. Сели за стол. Ахматова первая заговорила.

— Коля сегодня приезжает. Я ему всё скажу.

— Ты окончательно решила?

— Да, это нужно было сделать уже давным-давно.

Брак Ахматовой с Гумилевым официально длился уже восемь лет, хотя фактически развалился едва ли не после свадебного путешествия. За эти восемь лет он сменил нескольких любовниц, она — любовников. Сразу же в свадебном путешествии в Париж Ахматова увлеклась Модильяни, всю зиму переписывалась с ним, а на следующий год, вопреки уговорам мужа, уехала в Париж к Моди на несколько месяцев. Гумилев тоже не отставал, демонстрируя свою независимость: через четыре с половиной месяца после свадьбы он уезжает в Африку на целый год. А по возвращении в имение своей матери, Слепнево, влюбляется в хорошенькую кузину, Машеньку Кузьмину-Караваеву. И это всё — на глазах у Ахматовой, впервые почувствовавшей настоящую женскую ревность по отношению к мужу, свою власть над которым она считала безграничной. Машенька вскоре умерла от туберкулеза. И на ее могилу в Бежецке Ахматова всякий раз сопровождала мужа, ездившего туда с завидным постоянством. Ахматова не любила Слепнево и Бежецк, как полководец не любит мест проигранных сражений, но гордость брала верх. И она молчала, делая вид, что ей все нипочем. После этого случая Ахматова решается родить Гумилеву ребенка. А через год Гумилеву рожает ребенка актриса Ольга Высотская. А потом, как снежный ком: у него официальный роман с Таней Адамович, у нее любовная история с Колей Недоброво; потом она влюбляется в импозантного Бориса Анрепа, эмигрировавшего в Лондон и оставившего в ее сердце глубокий след, а он увлекается экзальтированной Ларисой Рейснер — и потом вовсю волочится в Париже за полурусской-полуфранцуженкой Еленой Дюбуше и посвящает ей цикл стихов. И вот сейчас Ахматова хочет развода для того, чтобы вновь выйти замуж за талантливейшего египтолога Владимира Шилейко. А у него, значит, тоже новый роман. Как ее там? Аня Энгельгардт, очередная актриска…