Игорь Чернавин - Необъективность

Кто-то тронул его за плечо, он поднял лицо. Туман сна отступил, вот он, как мяч, выпавший на дорогу, уменьшается и исчезает, и оставляет лишь слабость. Автобус, словно в отчаянии, шёл и шёл вверх между двух стен тёмных елей. Он обернулся, но лица были опущены вниз, и он нашёл только её глаза. Что это за бестелесные руки? Женщина сзади, на длинном сидении вдруг пошевелилась и, подняв взгляд, торопливо махнула рукой — «Откройте люк, с девочкой плохо». Раньше он сразу же сделал бы это — «Но как она? Самый ветер достанется ей…» — он всё смотрел, без ответа, лицо её оставалось спокойным. Он оттолкнулся руками и встал над проходом — автобус сильно мотало, он, словно и не был с ним связан, на миг завис над дорогой. Но вот рука смогла оттолкнуть крышку люка, воздух ворвался в автобус. Она, плотней завернувшись в куртку, смотрела в окно, и он мог видеть только лишь волосы — как они, несмотря на их чёткий, как медь, рыжеватый отлив, были мягки. Автобус теперь уже рвался под гору, странно, машинно, рыча среди леса. Хаотические удары бьющего по колёсам асфальта пошли в резонанс, стало качать неприятно ритмично. Навстречу прошла колонна грузовиков, и каждый прошумел коротко, глухо. Он думал — что ничего не изменишь, и делать чушь бесполезно, что расчертило его изнутри, и почему немота не пускает…

Вдоль дороги, под насыпью разлеглось тёмно-серое озеро, и ветер, влетающий сверху, стал просто холодным. Солнце теперь находилось значительно ниже, стало не жарким и освещало внутри весь автобус, всё было пробито светом. С другой стороны от дороги и озера, как пыльно-рыжий подшёрсток, тянулось пшеничное поле. На миг усилился гул — навылет прошли мост над ручьём, что полз, извивался по полю, он не успел разглядеть — только тень, да попытка понять, что же это. Справа всё более в даль открывалась долина — сизые от расстояния контуры гор отдалялись и уступали пространство для неба. Во всём застывший порядок, но он почувствовал, что-то проходит, тихо скользит за кустами обратно к вокзалу. Лес, как запнулся, упал, и снова было поднялся, но всё же стал западать — только ниже и ниже. По желтизне предвечернего света в долине плыли большие фигуры из тени. Автобус качнуло, как самолёт, попавший в воздушную яму.

— Остановите у поворота. — Водитель кивнул и вновь, обратившись к дороге, повёл машину по краю. Спиной он чувствовал взгляд, а сам смотрел на асфальт, убегавший под них, на перспективу долины, и на дымы за холмами. — Здесь. — Словно теряя, что нёс, он всё-таки оглянулся — на любопытство сидящих. Это могло ему лишь показаться, что он увидел глаза — была такая секунда. Дверь уже мягко открылась. И, ощущение земли под ногами. Продолговатая банка-автобус, полуприкрытые шторками окна и полусонные лица. Он отошёл и поставил сумку в траву. Автобус видимый, близкий, большой, приглушённо-вишнёвый, двинулся и заурчал, за ним и над ним было лёгкое бледное небо. Он думал о чём-то своём и вдруг вскинул лицо, понимая уже, то, что теперь не успеет. Грудь продолжала вбирать этот воздух — мимо него всё быстрей проползала серо-стеклянная, красно-большая машина. Непроходимые стёкла в реальном — в них отражались далёкие горы, лезть через стёкла — нелепо, а, если в них и бывают проходы, то ты идти в них не можешь. Остатки времени всё вытекали. Кажется, он в самом деле увидел — она была за окном в той же позе — автобус унёс её взгляд туда, где он, когда спрыгнул, ещё не смог улыбнуться.

Заклубился и тоже исчез выхлоп над колесом. И только задняя стенка, с вовсе уж серым стеклом, всё уменьшается, тает — тень коридора дороги и шевеление листьев, завечеревшее небо. В две стороны текла речка просёлка — он сбежал с насыпи и, загребая ногами траву, пошёл к нему на жёлто-красное солнце. Он шёл, она уезжала, а притяжение не пропадало. Он был один и был тоже в пути и, может быть потому, чувствовал, что и он сам, и вся жизнь — тоже почти как автобус.

Кругом лежали холмы. На их округлых жёлто-зелёных неправильных склонах кое-где, редко, тянулись вверх сосны, под ними — чёрточки тени. Теперь и он уже сам далеко — полуразмытая тенью фигура.

Осень была ещё слабой, стоял сентябрь, на две недели погода застыла. Днём, когда не было туч, солнце ещё согревало. Было спокойствие бабьего лета, редкие дни замеревшего света. И даже пыль очень ярка. Лес был прозрачен и тих. Его охватила, несла радость от вида бездонного неба, мягкий покой облетавших деревьев, сухих листьев, каменных косогоров и паутины тонких берёзовых веток. Идти было очень приятно, легко, прохладный воздух, казалось, наполнил всё тело. Издалека, с железнодорожной станции, искажаясь меж гор, сюда доносились гудки и их эхо, и что-то вторящий голос.

Гостиница эта стояла в небольшом редком сосновом лесу у края города. Невысокое, в три этажа, здание даже не поднималось над деревьями и только виднелось вдали между ними. Трамвай, укатив вниз к реке, переполз мост. Он был один — вокруг лишь дорога и лес, воздух и, в вышине, голубевшее небо с полуразмытыми в нём облаками. Он оказался как будто во сне. По сторонам от заасфальтированной дорожки возле него была очень красивая осень — серый асфальт был обсажен кустами татарских клёнов, их бледно-жёлтые полупрозрачные листья влились в недвижимый воздух. Изредка клёны совсем исчезали, и открывался огромный обзор. Всё растворяла в себе пустота так, что он ощущал, как, крутясь, падает где-то вдали и на миг застывает в падении сухая сосновая иголка. В эти минуты среди сосен и их теней справа и впереди было видно гостиницу, он шёл, но, как небо, она всё не приближалась. Он вспомнил, что хочет курить, но то ли лень, то ли боязнь замутить этот воздух остановили его, и он сорвал первый попавшийся лист, откусил кончик длинной желтеющей ножки, и горьковатый привкус чуть-чуть обволок, одурманил сознание. Дальше за соснами, перед рекой, шёл большой луг и в лёгкой дымке за ним — строй многоэтажек. Прошлое так истончилось — оно теперь просто впаяно в воздух. После семнадцати лет он не жил на Урале, лишь приезжал по работе и в гости, но то, насколько он был раньше с ними, было отдельною жизнью, и он уже не вернётся — не зачем, не к кому, больно, лишь красота, что вокруг, но и она его уже не держит.

С другой стороны, от дорожки за клёнами разбрелись небольшие кусты, они и трава там, как паутинкой, были подёрнуты жёлтым отблеском солнца. Опять и опять внимание притягивал воздух, кружил голову и опьянял, более, чем летнем утром — грань той страны по ту сторону сна, перед последним дыханием лета. Дорожка, упираясь в уже нешуточный лес, забирала к гостинице вправо, и он решил срезать, сошёл на тропу, ведущую к уже недалёкому зданию. Подходя к гостинице, он замедлил шаг, поднял голову, глядя на серые тихие окна и красный кирпич между ними, сплошные балконы по стенам. Он обогнул угол, увидел две-три легковые машины у входа, две прочных зелёных скамейки возле усыпанных сосновыми иглами теннисных кортов.