Наталья Самойленко - Давай пошепчемся...

Кто на него навёл немой прицел?

Шагнул сынок навек в глухую тьму,

Оставив мать в морщинах на лице…

В созвездиях вечерних городов

На млечных поворотах узких улиц,

В туманностях бульварных островов

(Среди галактик суетных домов)

Гуляют те, что всё-таки рискнули

Очнуться и услышать звук шагов;

В плеядах тротуаров и мостов

Там, где шумит людской гудящий улей,

Найти планету, где живёт любовь,

Ту, что ещё пока не завернули

В обиды оголённых, непонятных

Неосторожных, горько-громких слов…

Играет в листьях ветер одинокий.

Слезу роняет крупную роса.

Хвостом взбивают лужицу сороки,

Стрекочут, повторяя адреса

Тех мест, где ждут вестей и где скучают,

Где каждый шорох — звон колоколов,

Где аромат манящий иван-чая

И поле в кружевах из облаков.

Летят, летят трагические строки,

Пока ещё молчащие… пока…

Но гонит, гонит ветер одинокий

Холодных слов седые облака.

Перетекают звуки в чашу сердца

И наполняют стоном, свистом ветра,

Холодным хрустом луж, трамвайным звоном,

Листвы шуршащей шёпотом зловещим,

Тоскливым скрипом форточки надрывным

И всхлипами подтаявшего снега,

Пронзительным молчанием тягучим

Тот миг, когда по чьей-то злобной воле

(Забыв о том, что столько лет любили)

Решают навсегда остаться двое —

Чужими…

Я пью из чаши осени туманы

Да с дождевою влагой листьев прель,

И серых облаков густой кисель,

Цветов последних вязкий жгучий хмель

И воздух с лёгким привкусом сметаны,

Да поцелуев сок древесно-пряный —

Любви твоей горячей карамель.

Искал седой художник красоту,

Истерзанную шрамами предательств —

Ту, что лепил последнею создатель

Для испытаний горьких. По холсту

Ложились краски. Мастер плакал. Всхлип —

Разнузданность и дерзость падшей девы.

Ещё один — и облик королевы,

И талии волнительный изгиб.

То страсти неуёмной едкий дым,

То скромности губительная нега,

То холодность нетронутого снега —

Мазок творца то нежным был, то злым.

Руками прикасаясь к полотну

Из тысяч лиц по памяти скользящих,

Встречая там чужих, не настоящих,

Пытался уловить её одну,

Найти средь сотен женщин, не звучащих,

Мелодию свою и тишину…

Ты знаешь, сынок, что у мамы на сердце осень,

Что холодно ей, и под кожей идут дожди?

Она не расскажет, рукой утирая слёзы.

Ни слова упрёка, с улыбкой шепнёт: «Иди!»

Шагнёшь за порог, а она позади украдкой

Молитву прочтёт, перекрестит, зажжёт свечу.

И будет гореть под иконою ночь лампадка,

И ангелы тихо прижмутся к её плечу.

Дыхание, стон, даже мысли твои услышит.

Соседям прочтёт о тебе из газетных строк.

Ей нужно одно — чтобы годы бежали тише,

И ждёт она, ждёт, что вернётся домой сынок.

Вновь пробужденье утра. Бархат неба

в танцующих лучах зари рассветной.

Росы холодной мелкие монеты

дождём на землю сыплются. Предметы —

немного чётче, ярче. Солнце всюду —

обласканы поля, деревья, реки,

и озера серебряное блюдо,

и облака, что в суматошном беге,

толкают в спины белые друг друга.

В размытом мире за окном

трепещет хрупкий мотылёк.

Прозрачных крыльев полотном

изорван воздух, и бельмом

луна седая над холмом

повисла. Гаснет уголёк

зари закатной. Тени дня

укроет темноты навес.

Исчезнут краски за стеклом,

размытые слепым дождём.

Где мотылёк? Давно исчез.

Он средь заплаканных небес

ждёт в нежном трепете

меня…

Тихо. Навись хмурая. Прохладно.

Капли в крышу тук, тук-тук, там-там.

Ветер. Шелест листьев. Рёв надсадный.

Шум и грохот в окна — бам, ба-бам.

Струи — что канаты. Дождь стеною.

Хлыст небесный — оземь. Пелена.

Запахи густые. Вдруг волною —

Бум, там-там, тук-тук… и — тишина.

Синее небо в ладонях держу осторожно —

Сладкой воды родниковой прохладная нежность.

Ветер мотивы плетёт. Отчего-то тревожно.

Тихо мяукнул в кустах озорной пересмешник.

Губы едва омочила. Напиться бы вдоволь…

Капли прозрачные падают в прелые листья.

Вкус у воды родниковой медовый-медовый.

Запах — волнующе-мягкий, душистый-душистый.

Вот бы ещё хоть глоток, но свинцовые тучи

Свод затемнили, в ладонях вода почернела.

Воздух сгустился, стал вязкий, тягучий-тягучий.

Сойка мяукнула снова и прочь улетела.

Скоро гроза, но пред буйством покорна природа.

Я — покоряюсь, чтоб сердце не билось тревожно.

Чтобы с утра, если стихнет вдали непогода,

Синее небо в ладонях держать осторожно.

Потанцуем

с тобой

вальс?

Ночь шальная

закружит

вновь.

В ярких

звёздах

её

шаль,

Платье

в кружеве

облаков.

Поворот

и ещё круг.

Шаг вперёд

(раз, два, три) —

а-ах!

Я сгораю

в огне

рук

И тону

в голубых

глазах.

Гаснет томной

луны

свет.

Ускользаем,

сгустилась тьма.

Ни тебя, ни меня

нет —

Только вальс и…

зима… зима…

Трав зелёное наводнение,

Пашни жирные и глубокие…

Таю в нежности, жжёт волнение.

Разноцветие — сердце ёкает.

Солнце радует, греет ласково,

А земля парует — невестится.

Наслаждаюсь яркими красками —

Бесподобной Ярою — бестией.

И дышу, дышу спелым воздухом,

Пью росы созревшие капельки,

А весна идёт смелой поступью

И лицо её в рыжих крапинках…

Шаги уставшего прохожего

Слышны в ночи едва-едва,

А ветер-странник — гость непрошеный,

Туманит в лужах зеркала.

Роняет небо дождь мерцающий

На струны чёрных проводов.

Бредём во тьме, ища пристанище

Средь сотен съёженных домов,

В которых окна одинокие

Сигналят словно маяки.

Огни холодные, далёкие,

И мы, подняв воротники,

Идём, а ветер — гость непрошеный,

Туманит в лужах зеркала…

И по асфальта тонкой кожице

Шуршат шаги… едва-едва…

На газонах — заплаты мусора.

Ветер дунет — клубами пыль.

Гул машин — заунывность музыки.

Город в беге про всё забыл.

Цвет листвы не укроет серости

И оттенки её везде:

Небо хмурится, небо сердится,

Небо мается в духоте.

«Разверни свой плащ, дождь серебряный,