Наталья Самойленко - Давай пошепчемся...

Лишь на губах от слов горчинка

Да привкус кислый от вины,

Что я и ты пьяны, пьяны

И в страсти яростной грешны…

И шелестит едва пластинка

Сонатой чувственной луны.

День и ночь играла вьюга,

По сугробам вьюн крутила,

Из снежинок собирая

Новый сказочный узор,

Что укладывала нежно

На подолы темных елей,

Да по хлипеньким заборам,

Заметая старый двор.

Никого кругом. Тоскливо.

Пустота оконных взглядов.

Не кряхтят поленья в печке,

Развалилась — вот беда.

Больно, больно — всё родное…

И чужое — будто ворог

По земле ордой прошёлся

Да в немытых сапогах…

Оттепель на душе —

сердце зимы оттаяло.

Хлюпают сапоги

В кашице во дворе.

Мечется мой февраль,

мается неприкаянно.

Слезы его текут

бурые по земле.

Лютень? Не лютый, нет,

хоть переменчив норовом.

Видимо пожалел,

дал мне тепла чуток.

Я обниму людей,

знаю, бывает холодно,

если один совсем

и без любви продрог.

Межень меня поймёт

И принесёт с оказией

счастья глоток живой

с привкусом вербных дней.

Встретит приход весны,

Вместе со мной отпразднует.

Оттепель на душе…

хмурый февраль… капель…

Город, вымотав души, уснул темнотою накрытый.

Только маме не спится, свеча догорает, чадя.

Сын ушёл и исчез, потерялся, и всеми забытый,

Где-то бродит один в струях нудного, злого дождя.

Просолились глаза и морщины, как раны, на коже.

Фотографию гладит, улыбка не сходит с лица.

Ничего у неё не бывало на свете дороже,

Чем любимый сынок… В сердце будто налили свинца.

«Где ты, где ты? Вернись…» — тишина за окошком рыдает

Голосами тех женщин, чьи дети ушли на войну.

Ночью молят они, чтоб сыны их поменьше страдали,

Чтобы солнце взошло, чтобы дождь не стучал по окну.

Время — это спираль, череда бесконечных повторов.

Сколько плакать ещё нашим мамам над бездной могил?

Сын уходит на миг, обещая вернуться и скоро…

Только дождь серых пуль ход судьбы навсегда изменил.

Кошкой белою у ног — тумана облако.

Лунным свежим молоком деревню о́блило.

Спят дома, и не скрипит журавль колодезный.

Точно дождь прошёл — роса в кустах смородины.

От усталости сараи опрокинулись

И грустят, склоняя голову повинную.

Паутиной морщит лоб окно разбитое,

Дверь раззявила свой рот — стоит открытая.

Вот ещё одна петлёй последней держится

И скрипит, скрипит отчаянно рассержена.

Нет калиток, и заборы, точно скошены.

Позабыты все дороги, поизношены.

Кошкой белою у ног — тумана облако.

Лунным свежим молоком деревню о́блило.

Искупаться в нём, да жизнь начать бы заново?

Тишина. Деревни наши — поле бранное.

Седеет берег. В зыбкой тишине,

Робея, жду всесильной власти чуда.

Скучает рядом старенький сундук,

Замком закрытый ржавым. Ключ утерян.

Укутана плащом далеких звёзд,

Уснула ночь тревожно. Мне не спится.

Река надежд зевает не спеша,

Лаская ноги нежною водою.

«Не жди его, нет, нет», — шумит камыш.

Сверчки поют: «Не жди, всё безнадежно».

Тоскую, лунный свет огнём разлит

По полотну прохладному, живому…

Ночь сгустилась вязкой темнотой.

Прочь уносит ветер ледяной

Боль. Застыли стрелки с хрипотой.

Роль — играю вместе с тишиной.

Наст пронзил мой тонкий каблучок.

Сдаст судьба сегодня свой зачёт.

Жизнь нас развела в один щелчок.

Чист души моей половичок.

След запорошило — вальс зимы.

Ты ушёл. А точно были мы?

Вкус рябины горькой с губ не смыт.

Лунные ветра поют псалмы.

Песок на коже? Кожа из песка?

Бесплодные пески былых времён.

Ты похоронен в них (там нет имён),

Ты в них забыт на годы и века.

Песок под кожей, впитывая жизнь,

Огнём переплавляется в стекло.

В стеклянной банке болью истекло

То, что тебе шептало: «Откажись

От ледяных оков любви чужой,

От разрушений в мире не твоём,

От января, что шёл за сентябрём,

От пули у виска, пока ты жив».

Черно-белое фото,

исписанный тертый конверт.

Я сижу и листаю страницы.

В пылающей печке

затрещали дрова,

за окном поцарапался снег,

заскрипела доска

на заснеженном старом крылечке.

Размываются строчки,

и буквы бросаются в пляс.

Слоги словно слились,

в завитках заблудилось сердечко.

Как же можно любить

и узнать это только сейчас?

Не вернуть ничего.

Тонко звякнув, упало колечко.

Задыхаюсь от страха,

хоть всё потеряла давно,

умоляю простить,

но молчат небеса от чего-то.

Я хочу тебя чувствовать —

Рвется тончайшая нить,

Но целую, целую твоё

черно-белое фото.

Стук каблуков на лестничной клетке,

Шаркают старые тапки.

Звуки тревожат, мелькают соседки,

Серые люди, шляпки.

Мечется вечер в подъезде холодном,

Стыну среди хлопот.

В дом захожу — на кровати голодный

Рыжий чеширский кот.

Как приблудился, каким это чудом

Он прибежал, зачем?

Чем накормить, напоить и укутать?

Не избежать дилемм.

Глазки сощурил, мурлыкает нежно.

Нет с той поры забот:

Каждое утро улыбкой небрежной

Топит он сердца лёд —

Рыжий, смешной, озорной, здоровенный,

Ласковый, мудрый, довольный и верный —

Славный чеширский кот.

Пролитое вино,

В хлам и косяк, и дверь,

Стены в цветных разводах —

В клетке живет давно

Времени дикий зверь,

Мается в хороводах.

Плачет полночи кран,

Форточки старой скрип,

А изнутри ребенок,

Спрятанный в мой капкан,

В крике мольбы охрип,

Болью изнемождённый.

«Выпусти! — просит он. —

Знаю совсем другой —

Ветреной, искромётной.

Мир тобой сотворён,

Только тяжёл раскрой —

Серый и слишком плотный.

Я покажу мечту,

Ту, что забыла ты

В буднях безмерной грусти.

Волосы заплету,

Вспомнишь своих святых,

Выдохнешь и отпустит.

Тончайшим муслином укутала землю зима,

Качая в пушистых снегах колыбели морозной

Янтарные листья на темных замерзших лугах

Да травы, забытые с летней поры сенокосной.

Под песнями дикими резвых студеных ветров

Взметнулись подолы белёсые колкой позёмки,

Сметающей белое кружево сизых холмов,

Сплетающей ветви калины в цветные тесёмки.

С мольбою я к ней обратилась: «Потише чуть-чуть.

Следы заметёшь и тогда не вернуться обратно».