Наталья Самойленко - Давай пошепчемся...

Бездарен, бесхребетен и безлик.

Под тяжестью смиряющих вериг,

что терпеливо и с усердьем носим,

Всё время возвращаемся в тупик…

По трассе в город В. — М8

М8 — трасса Москва — Ярославль — Вологда — Архангельск — Северодвинск

Я так хочу услышать музыку,

Но слышу только хрип и плач.

Придумал кто-то, что иллюзия —

Вкуснейший маковый калач.

Вошли в мираж, нашли пристанище

И не жалеем ни о чём,

Меняем только расписание

Да чемоданчики с бельём.

Порою что-нибудь испачкаем

(Нам всё равно, чья жизнь и боль),

Друзей, любимых сделав прачками,

Шагаем в новую гастроль.

Играем жребием и временем

То с прямотой, то с простотой.

Одной ногой застряли в стремени,

Другой в слепой толпе людской.

Лишь иногда вдруг кто-то вырвется,

И утверждаем — повезло,

Но видно нет такого вируса,

Что уничтожит страх и зло,

Чтоб зазвучала снова музыка,

Смолк безнадёжно-горький плач,

Чтобы водил по струнам мудрости

Судьбы невидимый скрипач…

На небесной жёрдочке примостилась к бабушке.

«Как живёшь-то, внученька?» — «Вроде ничего,

Ничего хорошего — стылые оладушки —

Вехи жизни пройденной, только и всего.

Вечерами вижу я снежную черёмуху,

Недоспелых ягод вкус стынет на губах.

Я была тростиночкой тонкой, невесомою,

По ветвям взбиралась вверх, не знавала страх.

А ещё вдруг вспомнила сбитые коленочки.

Я реву белугою (славный был полёт).

Улыбаясь, молвишь ты, фраза та нетленная:

«Не печалься, девонька, к свадьбе заживёт».

А ещё, родимая, помню нежность запаха

Ландышем, конфетами, чистою избой…»

В небесах на жёрдочке остаётся бабушка.

Мне пока не времечко, мне пора домой.

Сломался тоненький каблук,

Истерлась кожа старых туфель —

Всё изменил фальшивый трюфель

Речей красивых — жалкий трюк!

Смеётся уличный фонарь,

Рыдает патефон пластинкой…

Яд слов под нежною начинкой

Ты спрятал, словно под алтарь.

Вкусила. Слёзы полились.

С кем поделиться этим? Больно.

От боли притупилась воля…

Каблук сломался или жизнь?

Когда-нибудь ночью в чернильное небо

Поднимет меня безутешная грусть,

А я, подчиняясь, доверившись слепо,

Обратно, домой, никогда не вернусь.

Найду в небесах — самых-самых роди́мых.

Спрошу их, зачем покидали меня?

Неужто в темнеющих звёздных глубинах

Есть что-то теплее живого огня?

Есть что-то приятнее первого чувства,

Звучанья капели, густых вечеров?

Лишь здесь, на Земле, воздух пряностью вкусен…

Как жаль — не бывает назад пропусков.

Туман посеребрил дороги утром,

Луга укутал дымчатым холстом,

Клубами над рекою бело-синей

Сгустился, перелился через край,

Потоком устремляясь к горизонту,

Укрыл собою тёмные леса,

Их превращая в пепельную дымку,

Что скрыла солнца трепетный восход

За темнотой промозглою, сырою…

Порою, соткан мир одним туманом.

Хлестнул по лицу,

прошептав:

«Не люблю, не желаю…»

Луч солнца сломался

и тут же исчез в облаках.

Чуть-чуть подтолкнул,

осторожно,

но к самому краю,

И падаю в суетных мыслях —

ночных мотыльках.

А мысли кусают за то,

что жила и не знала,

О том, для чего,

почему я с тобой,

что судьба

Давно проверяла, а я,

не услышав сигнала,

На красный летела,

не видя дороги.

Глупа. Глупа и слаба,

но поверь мне —

не каюсь, не каюсь.

Меня не желаешь,

не любишь,

но я же люблю.

Над пропастью боли

у самого-самого края

В молитвах

неистово-нежных

тебя отмолю…

Меня пугают: старые мосты,

Безлюдных улиц сумрачные арки,

Ненужные, нелепые подарки,

Чужие неудачные ремарки,

Без красок обнажённые холсты,

Да старые пакетики заварки

И высохшие, пыльные цветы.

Ещё страшусь, пожалуй, суеты,

Формальностей тягучих охи-вздохи,

Что в зависти безумны даже блохи,

И пафоса смешного у пройдохи,

И речи беспардонной пестроты,

И повторений странностей эпохи,

Где за слова — могильные кресты.

Боюсь, однажды станет всё равно,

Что в сутолоке дней исчезнут чувства,

И будет мир безрадостный и тусклый,

И, сжав ладонь в кулак с противным хрустом,

Вдруг осознаю — то, что мне дано,

Я растеряла в жизни безыскусной,

А взять другую, мне запрещено…

От апреля до апреля — зима

Или просто настроения нет?

Непрочитанных и старых газет

Липнет к телу пряно-злой аромат.

Пробирает холод, в спину стучит.

Зябко ёжишься в ветрах ледяных.

От объятий тех безумных стальных

Сонный город под снегами укрыт.

Промелькнёт случайно лучик шальной

Солнца вешнего в лиловости туч,

Воздух станет и тягуч, и пахуч,

Но опять затянет всё пеленой.

Мне шепнут: «А где же лето, ты что?»

Я отвечу: «Нам его не поймать».

От апреля до апреля — зима

В шуме занятых собой городов.

С обрыва срываясь в пропасть,

Лечу и кричу: «Довольно!»

Я знаю, что будет больно…

Винта изломалась лопасть.

Какая-то одинокость…

Вот будет кому-то новость!

И скажут, что слабовольна,

И кто-то всплакнёт невольно.

А я наслаждаюсь ролью

И падаю добровольно…

«Устала грязь месить сырой дороги.

Ты знаешь, март, мне, правда, тяжело.

Хочу, чтоб было всё белым-бело.

Замёрзли в сапогах дырявых ноги.

Нет не бело, а набело отмоешь

Слова, дела и мысли? Не молчи.

Пошьёшь шатер из солнечной парчи?

От глаз чужих огонь любви укроешь?»

По чёрно-серым клавишам весенним

В ответ стучит капель, срываясь с крыш.

Смешались снег и слякоть: «Ты молчишь,

Мой милый март? Могу я снова верить?»

А за окном льёт дождь — шь-шь-шь-шь…

Он приходит с ручьями, капелью,

С лёгкой дымкой белёсых туманов,

С придорожной серебряной вербой,

С первым нежным цветов ароматом.

Соткан воздух травой молодою,

Тонким запахом талого снега.

Всё смешалось: то морось, то холод,

То метель, то, как будто бы, лето.

В лужах лёд — по утрам приключенья.

Днём шагаешь — мокрёшеньки ноги.

На весенних ухабах-качелях

Март ветрами скользит по дороге.

Я в ожидании весны,

Пытаюсь разглядеть в снежинках

Воспоминаний полусны,

Где мы с тобою влюблены,

И где мосты не сожжены,