Сергей Новиков - Соседи

Бухгалтер рано ложился спать. Рано вставал. И то, и другое он умудрялся делать практически бесшумно. А это при фанерных стенах было колоссальным достоинством. Что же до временно (что любил подчёркивать Федя) не работающих хозяев, то им доход от сдачи комнат позволял покупать не только водку, но и еду. Поэтому употребляли они со вкусом и, в общем-то, в меру. Я тоже не шумел, и арендованная комнатка мне нравилась чрезвычайно. Тем более что с арендодателями у меня наладилась полная задушевность. По вселении Федина жена Галя вручила мне два небольших пластиковых ведёрка — с солёными грибами и кислой капустой. Я, было, попробовал сказать, что неудобно, дескать, объедать хозяев, но меня тут же отвели к двум аккуратным, килограммов на сорок каждая, бочкам. Их, как с плохо скрываемой гордостью сообщила Галя, третьего дня привезли из Ярославля очень давнишние (чуть ли не горбачёвских времён), но до сих пор страшно благодарные съёмщики. Причём, привезли не на автомобиле, а на электричке. Последняя деталь меня потрясла, и я из вежливости начал есть капусту руками. Капуста оказалась белой, сочной, хрустящей и очень вкусной. Видимо, ел я с аппетитом; наверное, Галя умилилась. В общем, эмоциональный контакт состоялся.

Федя же первое время повода для беседы найти никак не мог. Потом не без удивления обнаружил, что я каждый день пользуюсь душем. И повод нашёлся.

— Нормально помылся? Ну и хорошо, — приветствовал меня Федя, когда утром я выходил из ванной.

— Как помылся? Вода не горячая? Там нагреватель, регулировать можно, — советовал Федя, отпирая мне закрытую кем-то на крючок входную дверь и пытаясь принять у меня пальто.

— Как дела? Помылся хорошо? — слышал я в третьем часу ночи возле туалета.

Сначала я пытался быть честным и говорил с Федей, как говорил бы с собой. То есть в случае, когда сакраментальный вопрос звучал у сортира или в прихожей, отвечал, что на улице или в туалете мыться как-то не с руки. После такого ответа Федя зависал, будто перегруженный информацией компьютер. Извилины под черепной коробкой не меньше минуты (я всё это время светски улыбался, демонстрируя готовность к продолжению разговора) потрескивали от напряжения, прежде чем выдавали спасительный для Фединого мозга алгоритм — повторить попытку. Повтор заводил беседу в такие дебри, что очень скоро за интерес, проявленный к моим гигиеническим процедурам, я стал Федю просто благодарить. Вне зависимости от того, где меня заставал вопрос о помывке. Спасибо, дескать, помылся так, что лучше и не бывает, говорил я, к примеру, стряхивая с шапки мокрый ноябрьский снег.

— И ладно, — кивал умиротворённый Федя. — Вот как хочешь — обижайся на меня или нет, да только нравишься ты мне. Нравишься — и всё тут.

Одним словом, всё шло хорошо, но тут ЖЭК вдруг уплотнил хозяев. В комнату бухгалтера внезапно въехали две провинциалки упомянутой выше породы — без воспитания и образования. Перед отъездом попёртый бухгалтер заметил:

— Это повезло тебе, что ты так гладко въехал. Сейчас у них тихо, не пьют. Не, я вижу — пьют-то они каждый день, не слепой. Но в запой пока не впадают. При запоях-то тут ого-го, — бывший съёмщик хвастливо завёл глаза к потолку, гордясь сопричастностью к чему-то грандиозному, — при запоях тут совсем не тихо. Так что я даже и рад, — вздохнул бухгалтер.

А далее он с ехидной мстительностью сообщил, что хозяева сами уж полгода как должны выехать. Дом официально под ремонтом, всех жильцов и арендаторов давно выгнали, и Федя с семьёй держится здесь на незаурядных артистических способностях и исключительной наглости.

От переживаний по поводу грядущих запоев и выселения меня отвлекли подселённые за фанерную стену жилички. С первого же вечера они повадились зазывать к себе на огонёк командированных в столицу прапорщиков. Прапорщики гоготали, жилички повизгивали. И те, и другие сально матерились, рыгали и подпевали «Русскому радио», а ближе к утру громко шептались и шумно сопели, после чего неровно храпели каким-то душераздирающим храпом. Спать стало невозможно.

В начале очередной соседской вечеринки я вышел на кухню покурить. На кухне заседали хозяева.

— Ну как помылся? А мы вот тоже сегодня с Галиной Фёдоровной банный день устроили, — поздоровался распаренный до красных пятен Федя. По случаю помывки он вычел из домашнего костюма майку. Говоря иначе, сократил костюм до тапок и серых трусов в мелкую ёлочку. Я чинно ответил, что помылся-то хорошо, но вот спать после такого хорошего мытья что-то никак не получается. Галя, моментально вникнув, набросилась на Федю:

— Чего ты здесь-то расселся? Я тебе давно говорю… Давай п… здуй к ним! Мы на квартире пятьдесят лет живём, мама моя ещё, царствие ей небесное… А эти твари… Развели тут…

Прикурив, Галя повернулась ко мне.

— Сейчас Фёдор Евгеньевич с ними побеседует.

Выпивший и всего секунду назад благодушный Федя стартовал на удивление сноровисто. Он кометой пролетел десять метров, отделявших кухню от гоготавшей комнаты, и с удовольствием принялся ломиться к жиличкам. За дверью притихли, но Федя не унимался.

— Ничего-ничего, сейчас, — успокаивала меня хозяйка. — Ты присядь пока.

Она докуривала, когда дверь, наконец, приоткрылась, и в коридор просочился щуплый мужчина, одетый в запущенную униформу. В руках он вертел фуражку пограничника.

— Я, между прочим, из ФСБ. Какие проблемы?

Федя тупо смотрел на него.

— Проблемы какие!.. Тут… Я интересуюсь… — пограничник отвёл глаза и надел фуражку.

— Федя, бл… дь, скажи им, что людям отдыхать надо! Скажи, хули они там развели! Человеку спать не дают! Скажи, культурно надо себя вести! Мы здесь хозяева, а они не одни, бл… дь, живут! — орала Галя с кухни. Мощь ора была такой, что парадная дверь, отделённая от Гали одним поворотом и пятнадцатью метрами двух коридоров, нервно задрожала. Когда дверь успокоилась, Федя нехорошо смерил пограничника сощуренными глазами, набрал воздуху и с пафосом выдохнул ему в лицо:

— Хули!!!

Возражать пограничник не стал.

— Ну вот, видишь, Фёдор Евгеньевич молодцом, разобрался. Иди, отдыхай спокойно, — напутствовала меня растроганная восстановлением порядка и исторической справедливости Галя. Одним скомканным движением она махнула рюмку. И от избытка чувств прослезилась.

После воспитательной беседы жилички, конечно, попритихли, но тут в квартиру вселился тридцатилетний хозяйский сын с домашним кинотеатром. Сам по себе сын был вроде как вполне приличный. Только вот то ли он сначала запил и через это от него ушла жена; то ли жена от него ушла, и он с расстройства запил. Так или эдак, а только въехал он, находясь в глубоком запое. Очень скоро в эту антрацитовую алкогольную бездну сверзился и папаша.