Сергей Новиков - Соседи

Сказав это, мой инструктор повесил сухую тряпку на батарею, постоял перед батареей секунд десять, затем снял тряпку, аккуратно её сложил и засунул под ванну.

— Ну как, всё понятно? — спросил он. Судя по неприятной полуулыбке, вопрос являлся риторическим и должен был непринуждённо завершить сложный урок.

— Нет, — серьёзно ответил я, — не всё. Можно кое-что повторить?

— Что?

— С места, где я открываю краны. Отодвинул занавеску, встал туда, — я показал рукой в ванну. — Задёрнул занавеску. А дальше?

Хозяин взялся за кран с холодной водой:

— А дальше открываешь по часовой стрелке кран с холодной водой…

— Против часовой.

— Что?

— Этот кран открывается против часовой стрелки. По часовой он закрывается.

Степан Макарович изумлённо посмотрел на меня, после чего напряжённо уставился на кран, шевеля губами и пришёптывая. Секунд через десять он с облегчением отмахнулся:

— Ага, понимаю, шутка… Да нет же, открываешь его по часовой стрелке…

— А вы часы принесите, проверьте, — перебил я. — А то вдруг я что перепутаю? Вода натечь может.

Хозяин вышел и вернулся с наручными часами. Приложил их к стене над краном, провёл по стене пальцем по ходу стрелки, потом мылом нарисовал аккуратную полукруглую стрелочку. Во время откручивания крана хозяин постепенно бледнел.

— Против часовой… Но как же все остальные? Почему не сорвали кран? Я же им говорил — по часовой…

— Давайте продолжим повторять, — сказал я. — Открываю кран с холодной водой против часовой стрелки…

Степан Макарович подхватил и почти слово в слово (слова «ЗАКРЫВАЕМ по часовой» дались ему нелегко), повторил лекцию. Когда он стоял перед сухой тряпкой, повешенной на батарею для имитации просушки, я его поблагодарил:

— Спасибо большое, теперь всё понятно.

Выждав перед батареей ещё какое-то время, хозяин положил тряпку под ванну и вдруг хвастливо произнёс:

— Ну что, понял теперь, как мы тут в Москве живём?

Я кивнул и прошёл в комнату. Там, на месте вчерашнего «Sony Trinitron» с диагональю 21 дюйм, я обнаружил советский ТВ-приёмник с крохотным экраном. Для переключения каналов на этом чуде техники надо было крутить колёсико.

— А где телевизор? — спросил я.

— Вот, — бесцветно ответил хозяин, сделал отсутствующее лицо и отвернул его в сторону.

— Я имею в виду «Sony». Клавдия Олеговна сказала, что комната сдаётся с мебелью и тем телевизором, который стоял здесь вчера. Вчера здесь стоял «Sony».

— Чёрный — это наш телевизор, он в нашей комнате стоит, откуда ты его вообще видел? Тебе вот этот телевизор пользоваться. Ты скажи лучше, во сколько по утрам на работу ходить будешь, мне будильник ставить надо.

Перед сном я решил почитать. Читать я привык лёжа. Хозяева, видимо, читали иначе. Поэтому весь вечер они проходя мимо стеклянной двери в мою комнату, замедляли шаг и пялились на меня. Готов поклясться, что пялились с осуждением.

Утром я сказал хозяйке, которая ко времени моего вывода из квартиры тоже вышла на кухню:

— Насчёт телевизора нехорошо получилось, правда?

— Какого телевизора?

— Мы же договаривались. Я спрашивал, останется ли в комнате телевизор, который там стоял. Вы сказали, что останется.

— Ох… Не знаю, что я сказала, кому сказала…. Комната у нас хорошая, сдаётся с телевизором, это правда. Так у тебя же есть в комнате телевизор. Он работает, я проверяла.

— Но ведь там стоял другой телевизор, и вы обещали, что он останется.

Клавдия Олеговна замолчала. На её лице появилось выражение какой-то идиотической кротости. С этим выражением она посмотрела сквозь меня, вздохнула и отвернулась к плите. Я видел, что моё поведение ужасно её раздражает или даже злит. Как же так — брали послушного забитого мальчика, пусть и староватого на вид, а теперь этот мальчик себе позволяет. Думаю, будь на моём месте их ребёнок, она бы наверняка уже придумала для него наказание и сообщила бы о нём ребёнку в самой неприятной форме: тихо, спокойно, скорбно опустив уголки рта и залив в глаза фальшивое сочувствие. А ещё — с непрошибаемой уверенностью в собственной доброте, правоте, справедливости и в том, что она действует во благо ребёнка. Но с незнакомым оборотнем, который за сутки вырос из заглядывающего ей в рот мальчика в какого-то наглого монстра, приходилось сдерживаться.

Я тоже на неё злился. Точнее, не так. Меня от неё тошнило. Понимая практическую бесперспективность переговоров, я мстительно произнёс:

— Хорошо, насчёт телевизора я понял. Вы меня обманули. Ещё вопрос. Давайте я наклею на дверь скотчем какие-нибудь плакаты или просто белую бумагу.

Хозяйка с тем же тошнотворным выражением кротости на лице посмотрела на лоджию, где курил хозяин и промолчала. Я повторил предложение ещё раз, но ответа не дождался. Вместо этого Клавдия Олеговна пробормотала «что ж за мука-то такая, господи», после чего истерически постучала в закрытую балконную дверь — там курил Степан Макарович. Тот быстро вышел с балкона, и неприветливо взглянул на меня, а на хозяйку уставился вопросительно.

— Он дверь испортить хочет, — сказала старушка. — Бумагу собирается на стекло клеить.

Хозяин молча вышел из кухни. Отсутствовал минуты три. Вернулся и, глядя куда-то в пол, сказал:

— Нам завтра в поликлинику с утра. Тебе в семь выходить. И сейчас тоже идти пора.

Через неделю я вполне привык к жизни за стеклом. Ощущения походили на чудесный, с дзенским оттенком, знаменитый диалог про суслика: «Видишь суслика? — Нет. — И я не вижу. А он есть». Только в моём случае рассказ про ощущения звучал бы немного иначе. «Видишь хозяев? — Вижу. Но их нет».

В Северной Америке тем временем стартовал Кубок мира по хоккею. Трансляции начинались в три ночи. Во время одной из них за моей спиной (я смотрел телевизор лёжа на животе, почти прижимаясь лицом к экрану — чтоб слышать максимально приглушённый звук) дверь в комнату неожиданно распахнулась. Пищевод похолодел от страха, но, по счастью, мышцы среагировали на опасность самостоятельно, и с кровати я вскочил весьма резво. В меня неприятно ткнулся голый локоть, я отпрянул, и тут в темноте раздался ровный скрипучий голос:

— Надо выключать уже, мы по ночам телевизор не смотрим.

Степан Макарович попытался обойти меня и выключить телевизор. Я заорал шёпотом:

— Чёрт возьми, да что вам мешает? Звука почти нет! Дверь в вашу комнату закрыта, значит, и света нет!

— По ночам спать надо. Ложись давай, я выключаю.

Взбешённый, я несколько раз медленно выдохнул и сказал:

— Нет.

Минуту старичок стоял, без всякого выражения шаря глазами по моей груди. Потом в три приёма, приставляя одну ногу к другой, развернулся и, скользя на полусогнутых (плохие суставы) ногах по полу, двинулся к двери.